Леонид Подольский - Идентичность

Да, странно было – Леонид с Валечкой все знали, только детям ни-ни, что Андропов лежит в ЦКБ, прикованный к аппарату гемодиализа, – странно было и слегка не по себе, будто крыша поехала, утром и вечером, в самый час пик, видеть на скорости пролетавший генсековский кортеж: членовозы с затемненными стеклами, машины охраны, мотоциклисты; улицы по случаю перекрывала милиция, мигалки, клаксоны… В пробках, как обычно, стояли простые москвичи. Машин еще мало было, только «Лады», редкие «Волги» и «Москвичи», но – заставляли стоять. Мол, генсек едет. Спешит по срочным государственным делам. Стойте, ждите, смерды!

Они ведь на Кутузовском жили с Валечкой, прямо на правительственной трассе, окна гостиной выходили. Как-то Леонид поймал себя на том, что – поверил, будто едет генсек. Словно в Институте у них ложные слухи. Не может быть такая инсценировка. Или лучше стало, выздоравливает. Ну, поверил или не совсем, однако, начал сильно сомневаться. Поделился с Валечкой. И с ней происходило то же самое. Шла кругом голова…

О, о н и знали секрет большой лжи! Слаб человек. Чем больше ложь, тем легче он верит…

А через день официально объявили, что – умер; снова траур и снова похороны. Вот тогда только они с Валечкой убедились, что – действительно инсценировка. Лживая была Советская власть…

…Вторая картина…

Федорчук 256… солдафон, сталинская закваска, энкаведэшник, смершевец… Много позже Леонид узнал, в другое уже время, что это – его… Андропов велел: «наводить порядок» – он и наводил, по-своему, по-солдафонски…

До того на Украине Федорчук воевал с интеллигенцией. Мочил без разбору. Художников, священников, поэтов, композиторов 257 – при малейшем подозрении. Устрашал… Украина – не Россия. Там все острее было. Не как в интеллигентной, вальяжной Москве… В столице Андропов с Бобковым 258играли с диссидентами в кошки-мышки, профилактировали, запрещали-разрешали-угрожали-предупреждали-наказывали-высылали, использовали кнут, но и пряник тоже… интеллигентная публика, интересовались искусством… Даже Сталин был известный театрал и читатель… Казнил, не без того, но любил и садистские игры… С той же Ахматовой, взяв сына в заложники, играл… Кот Сосо… С Пастернаком разговаривал, вроде бы жалел Мандельштама… Казнил, но и покупал с потрохами… Сталинские премии, гонорары, тиражи, дачи… А этот, солдафон, просто мочил… И в Москве уже по всей стране придумал – облавы. Особенно почему-то в банях и кинотеатрах. Хотя… и на рынках бывало, и даже на улицах. «Почему не на работе?» Недолго продолжалось… Перестарался. Но, странно, многим нравилось. Рабы… Маркиз де Кюстин 259как в воду глядел…

Как-то в Институте, еще до Андропова – тоже надумали наводить порядок. Мол, опаздывают, слишком долго спят. Ах, с каким восторгом бельевщицы, уборщицы, санитарки ловили научных сотрудников. Прямо триумф пролетариата. Локальная классовая война. А ведь вроде были спокойные, приветливые женщины. А тут солдафон…

…В Институте в самом деле ходили в баню. Гена Ларионов, старший научный, обычно собирал компанию по пятницам. В Сандунах в то время было свободно. Как бы историческая ниша между роскошным купеческим прошлым и блистательным милицейско-бандитским будущим. Однако много ли советскому человеку надо? Мылись, пили Жигулевское пиво, а бывало – покрепче, но редко, играли в шахматы, потом возвращались и, бывало, сидели в Институте допоздна. И в тот раз то же самое. Гене советовали: «воздержись». Но он ни в какую: традиция. «Не унижусь до такого рабства, чтобы прятаться. Мне гебня не указ». Пошли, как всегда. И их там застукали. Как раз оказался день рождения у кого-то и они, конечно, выпили. Не сильно, но все же был Гена слегка возбужден. Веселенький, тепленький. Сидят в простынях, играют в шахматы. А тут – э т и. И кто там на самом деле был пьяный? Потом говорили, что те. Стали простыни срывать, чтобы сфотографировать голеньких для газеты. Вроде городской «фитиль» или даже киножурнал. Красненькие книжки суют, фотограф с камерой. Одним словом, драка. Врезал Гена кому-то по первое число, с книжечкой. Завели уголовное дело. Хотели то ли антисоветчину впаять, то ли злостное хулиганство. В общем, закрутились жернова, уж что-что, а портить людям жизнь у нас умели. Гена не сел, но получил два года условно. Кто-то с волосатой рукой у него был, вытащил, но из Института пришлось уйти. Сначала врачом работал, потом куда-то устроился, потерялся на время из вида.

Всплыл Гена уже в девяностые одним из лидеров «Дем. России». Потом уехал в Европу…

Вот так и освободилась ставка. К тому времени докторская у Леонида окончательно зашла в тупик. Отдел трещал по швам, люди разбегались, а сам Минскер ждал, когда опять начнут выпускать. Вместо Андропова уже был у власти Черненко.

Леонида больше ничего не держало на прежнем месте, и он перешел к Борисову в старшие, чтобы все начать сначала. Как сказал на прощание Ларионов: «Стал дважды Сизифом Советского Союза».

…Картина третья.

Чернобыльский. В восемьдесят третьем, встретив Анатолия, Леонид впервые узнал, что есть такой город на Украине: Чернобыль. Тогда еще ничто не предвещало…

«Чернобыльский», – вспоминал Леонид Вишневецкий, почти тридцать лет спустя, вышагивая привычным маршрутом вдоль моря, тихого и ласкового, словно дитя. Море едва слышно шептало… быть может, о тех днях, когда отдаленные предки человека впервые вышли на берег… Подобно русалке, в море беззвучно купалась луна…

Несколько месяцев назад Вишневецкий встретил Чернобыльского в Иерусалиме…

– Рад вас видеть в Эрец Исраэль 260, – обнял Леонида Чернобыльский, коснувшись бородой его щеки. – Еще один еврей обрел свой дом… Вот видите, как повернулось. А вы сомневались… Судьба решила за вас… Все евреи должны жить дома, – Леонид слегка опешил от напора темпераментного Чернобыльского, а еще больше – от его кипы 261. – «Когда он стал верующим?» – Леониду захотелось возразить, что бывает по-разному и что вовсе не всем евреям обязательно переезжать на Ближний Восток и вместе возражать не хотелось… Чернобыльский выстрадал свою правду…

– Где вы сейчас? Чем занимаетесь?

– Все тем же. Работаю в НАТИВе 262. Моя война продолжается – за еврейский народ, за еврейскую культуру. Я в мордовской тюрьме дал себе клятву: бороться до конца дней…

Пока дети были маленькие, каждое лето выезжали в Кратово, недалеко от Москвы по Казанской дороге, место в те годы весьма еврейское. Снимали дачу рядом со станцией, с шикарным участком и вековыми деревьями, а через дом оказался ульпан.

Весть об ульпане принесла теща, Марина Николаевна, кандидат медицинских наук, приехавшая на лето помочь с внуками. Она и сейчас, несмотря на преклонный возраст, каждый год приезжает в Израиль: «подлечиться и помолиться», как говорит сама, а заодно повидаться с детьми, внуками и полюбоваться правнуками, которых совсем не понимает. Леонида всегда удивляло: вроде была атеистка и образованная, никогда раньше не говорила о Боге, а вышла на пенсию, стала ходить в церковь. Особенно после того, как умер тесть. Откуда у русских такая тяга к православию? У самого Леонида к религии был чисто этнографический, исторический интерес, такой же, как к археологии, палеоботанике или к теории происхождения Вселенной, так что он очень оказался удивлен, когда узнал, что Валечку в детстве крестили.