Леонид Подольский - Идентичность

…Росли очереди… За колбасой и туалетной бумагой, за обувью и одеждой. Полки магазинов стремительно пустели. Леонид на всю жизнь запомнил, как он был горд, когда по великому блату через замдиректора достал в «Белграде» австрийские туфли для Валечки. На обратном пути они едва вырвались из магазина, такая там собралась толпища.

…Заканчивался детант. Холодная война достигла своего апогея. Бойкот олимпиады, смерть Высоцкого.

Восемьдесят второй, переломный. Он начался с таинственного самоубийства Цвигуна 243и первых из больших похорон. О смерти Суслова вскоре забыли, но равновесие оказалось нарушено безвозвратно. Пожалуй, именно малозаметный, скромный, скучный Суслов олицетворял эпоху – послесталинскую, застойную – никак не меньше, чем Брежнев. Серый кардинал, марксист-ортодокс, верный сталинец, человек в футляре, похожий на живые мощи, которого Сталин незадолго до смерти приблизил к себе и, по смутным слухам, намечал в наследники; человек, произносивший политическую эпитафию Хрущеву и его сумбурным реформам, руководивший депортацией карачаевцев 244и которому, по слухам – еще папа рассказывал Лёне – предназначено было отвечать за депортацию евреев; это Суслов, а не Жданов, придумал «безродных космополитов». Главный цензор, идеолог, глава агитпропа и самый авторитетный член Политбюро, Суслов служил стержнем, на котором покоилась выстроенная Брежневым система власти. Он умер, когда сам Брежнев и вся его днепропетровская мафия оказались слишком стары и немощны, чтобы отстроить систему заново или хотя бы удержать власть. Леонид Брежнев был еще физически жив, о нем и о его эпохе еще рассказывали анекдоты, Леонид их помнит до сих пор: «При Брежневе, как в самолете. Тошнит, а выйти нельзя». И еще про Софи Лорен. Спрашивает Леонида Ильича: «Леонид Ильич, почему вы не отпускаете людей на свободу?» «Ах, плутовка, – с радостной улыбкой шамкает генсек, – неужели захотела остаться со мной наедине?»

Не выпускали, тошно было, и никаких перспектив – тьма, а умер старик – Евгений Васильевич прохлопал? Сам? Или по подсказке? – жалко стало. Привыкли. Все-таки не самый вредный старик. Испугались: то ли еще будет? Недаром песню Аллы Пугачевой крутили на Первомай.

В последние месяцы восемнадцатилетнего правления Брежнева реальная власть быстро перетекала к Андропову. Брежнев, впрочем, уже давно любил больше не саму власть – тяжела, не по стариковским силам, – но связанные с ней атрибуты и видимость. Дела же продолжали катиться по наезженной колее, с ними вполне управлялся аппарат.

Всесильный шеф КГБ наконец-то дождался своего часа. Он ждал очень долго, слишком много времени собирал свои тайные досье и плел, подобно осторожному, но неутомимому пауку, свою сеть. Теперь же Андропов спешил, он словно чувствовал, что времени у него мало. Пятнадцать лет он занимался диссидентами, отказниками, провокациями, интригами, высылал инакомыслящих из страны, сажал в психушки – впрочем, и Афганистан, и Прага, и еще раньше Венгрия 245, и покушение на римского Папу 246 – это все его творчество, часть его тайной жизни; лишь изредка Великий инквизитор поступал благородно 247. Теперь же Андропову предстояло заняться мировой политикой, помериться силами с ненавистником-дилетантом, с красавчиком артистом Рейганом. Оставаясь Фуше 248, изворотливому Андропову предстояло стать и Талейраном 249.

Брежнев был еще жив и у власти, когда дальними сполохами полыхнули «хлопковое» 250 и «бриллиантовое» 251 дела и по Москве поползли слухи про директора Госцирка Колеватова 252и красавца-цыгана Бориса Буряцэ. Паук подбирался к «семье».

О, все, буквально все повторяется в истории. На «семью» вскоре накатится девятый вал событий и она тут же исчезнет в волнах, только самые памятливые еще некоторое время будут помнить, кто с сожалением, а кто и со злорадством, и очень скоро появится другая «семья», фарс сменится фарсом, но это уже в девяностые…

Леонид Ильич умер вовремя, вместе с окончанием своей унылой эпохи, когда все начало рушиться. Его похоронили со всеми положенными ему почестями – и сразу замелькали фамилии Щелокова и его жены, Галины Брежневой и Юрия Чурбанова, завертелось «узбекское дело». Но выстрелило позже, после Андропова – декорации сменились слишком быстро. Улита сыска и правосудия разучилась торопиться.

В то время Леонид Вишневецкий не догадывался, да и никто не догадывался, что все происходящее – конвульсии, признаки начавшегося умирания последней империи. Что медленно текущая, казалось, почти неподвижная история, решила вдруг стремительно ускориться. Напротив, пациент казался жив, относительно здоров и даже вечен. Представлялось, что признаки смертельной болезни должны быть какие-то другие. Какие, никто не догадывался, да никто и не знал правду. Разве что сам Андропов, запретивший «Бориса Годунова» 253. Борьба за власть в Кремле, которую он только что выиграл, слишком напоминала борьбу в конце шестнадцатого, начале семнадцатого века. А та борьба – предшествовала смуте. В России снова не было цивилизованного механизма передачи власти.

Не нужно и говорить, что при Андропове двери плотно захлопнулись. Требовалось сидеть тихо, очень тихо… Даже не мечтать… И Леонид с Валечкой смирились… Сейчас он не смог бы даже сказать, надолго ли смирились или на короткое время, он уже не помнил точно. Но – смирились.

Однако «недолго музыка играла, недолго фраер танцевал». Года не прошло, как Андропов слег в ЦКБ 254и еще через несколько месяцев умер. До смерти всех напугал и – умер. Ничего он не смог, да и не мог сделать. Не по Сеньке оказалась шапка. Серьезной программы у Андропова не было, ничего в принципе он не собирался менять, а только «навести порядок». Что-то сталинское, рецидив. Хотя… изображал из себя либерала и интеллектуала, будто языки знал. Монтеня якобы читал в первоисточнике… Стихи писал, и вроде бы действительно неплохие. Но больше мастер был по созданию всяческих мифов, профессионал. Настоящий рыцарь… плаща и кинжала. Вроде мать отца у него еврейка, прямо зеркальное отражение Ленина 255. Но все это больше для заграницы. Многих на самом деле провел, даже опытных журналистов. Якобы, изгоняя диссидентов из страны, он едва не плакал от сочувствия. Но – долг превыше всего…

Из андроповского времени в память Леонида Вишневецкого особенно врезались три картины – фантасмагорических и, пожалуй, постыдных.

Первая – самая безобидная. Хотя, по времени, это скорее третья.

…А с другой стороны, так ли это безобидно, если ядерными ракетами управлял призрак? Потому что в конце недолгого своего срока Андропов превратился в призрака…

О болезни Андропова в Институте узнали одними из первых. Сотрудники все были хорошо знакомы между собой, иные консультировали в Четвертом управлении и шепотом, по секрету, передавали тайную весть: болен смертельно, лежит в Кремлевке, шансов практически нет. Официально это была страшная тайна, государственная, даже члены Политбюро не должны были знать. И на краю могилы Андропов страшился за свою власть. Чтобы никто не догадался, чтобы не пошли слухи, не разнюхали иностранные корреспонденты – а они все-таки разнюхали, хотя и не все – устроили инсценировку, точно в гэбэшных традициях.