Анри Труайя - Свет праведных. Том 1. Декабристы

Как это было каждый год, возвращение жаворонков ознаменовалось приходом весны. Воздух прогревался, первые почки набухали на черных ветках, снежные корки соскальзывали с крыш, сани вязли в грязи, Михаил Борисович приказал снять двойные рамы с окон, и с конца Великого поста повар в окружении помощников суетился перед своими печками, крася яйца, готовя пасхи и куличи для светлого праздника.

По случаю Светлого Христова Воскресения вся семья отправилась в Шатково на торжественную ночную службу. На следующий день Михаил Борисович вместе с сыном, дочерью и снохой принимал поздравления от слуг и подарил каждому из них по куску материи. Затем, по установленному обычаю, Николай уехал в коляске наносить визиты вежливости, а Софи с Марией, стоя у стола с угощением и ликерами, принимали ближайших соседей. Софи размышляла, осмелится ли явиться к ним Седов. Он пришел около пяти часов вечера, в то время, когда в гостиной было полно народу. В соответствии с традицией, ни Софи, ни Мария не могли отказать ему в тройном безмятежном поцелуе. Он подошел к девушке и произнес формулу пасхального приветствия:

– Христос воскрес!

– Воистину воскрес! – прошептала Мария.

И, бледная как смерть, позволила ему трижды поцеловать себя. Седов едва прикоснулся губами к ее щекам. Но когда он отошел, девушка чуть не потеряла равновесие. Софи, в свою очередь, пришлось выдержать комплимент и объятие под взглядами присутствующих. Когда Седов покинул гостиную, она обнаружила, что и ее сноха исчезла. Десятью минутами позже стук удаляющихся копыт раздался в аллее. Вернулась Мария. Выглядела она как привидение.

– Вы провели какое-то время наедине с ним? – спросила Софи.

– Нет, – ответила Мария. – Я поднялась в свою комнату. И даже не видела, как он уехал…

Софи поняла, что девушка лжет, и ей стало грустно.

Николай вернулся поздно вечером, довольный своими многочисленными визитами. Он расцеловал всех знакомых господ и дам, перепробовал массу лакомств и водок во всех домах и был преисполнен христианского благорасположения ко всему роду человеческому. Он был так возбужден, что и в одиннадцать ночи не желал ложиться спать. Софи пришлось буквально тащить его в их комнату. В кровати Николай продолжал рассказывать ей о событиях дня. Из осторожности он говорил обо всех, кроме Дарьи Филипповны. Хотя именно рядом с ней провел лучшие часы. Он представлял себе ее сидящей у самовара, с улыбающимися глазами, белым лбом, розовыми щеками, и говорил:

– У Садовниковых была такая толпа людей, что мы ходили чуть ли не по ногам!

Софи приблизилась к нему, прижалась, ощутив его тепло, его дыхание. Он протянул руку, чтобы повернуть язычок масляной лампы.

– Я люблю тебя! – произнес Николай радостным тоном, словно сделал открытие.

Софи протянула к нему губы и сосредоточилась только на счастье, которое ее ожидало.

На следующий день Софи обнаружила, что простудилась, – наверняка, когда провожала гостей на крыльце. Двое суток она старалась не обращать внимания на недомогание, затем, поскольку жар давал о себе знать, по совету золовки согласилась лечь в постель. Именно в этот день крестьяне Шатково должны были в первый раз сажать картофель. Клубни, привезенные из Санкт-Петербурга, были сложены у старосты, участки земли перепаханы вовремя, и небо, очищенное ветром, обещало ясный день до заката солнца. Михаил Борисович и Николай уехали на рассвете, чтобы наблюдать за работами. Софи страдала от того, что не может вместе с ними наблюдать за осуществлением предприятия, которому положила начало. Откинув голову на подушку, она рассеянно слушала Марию, громко читающую ей «Прокаженного из города Аоста» Ксавье де Местра. Вдруг в коридоре раздались торопливые шаги. Кто-то постучал с дверь:

– Барыня, барыня!

Это был голос Никиты. Не открывая, она спросила, что ему нужно.

– Барыня, – вновь заговорил он, – в Шатково все идет плохо! Пелагея приехала оттуда на телеге. Крестьяне отказываются сажать. Они говорят, что это бесовское растение. Наш батюшка Михаил Борисович хочет высечь всех их розгами!

Софи на секунду растерялась, оценивая глубину опасности и слабость собственных возможностей. Она и впрямь слышала от Николая, что крестьяне проявляли определенную настороженность в отношении выращивания картофеля, но ей и в голову не приходило, что они дойдут до бунта.

– Запрягай! – крикнула она Никите. – Мы едем туда!

Мария безуспешно пыталась удержать ее:

– В вашем-то состоянии?.. Вы же вся горите!.. И лихорадка!..

Десятью минутами позже они обе катили в коляске к Шатково.

Когда Софи и Мария добрались до деревни, она оказалась пуста, как во время эпидемии. Коляска проехала между двумя рядами изб с закрытыми дверями, глухими окнами, обогнула церковь, которую тоже все будто покинули, и свернула на ухабистую дорогу в поля. Софи казалось, что лошади еле тащатся, лениво покачивая задом и тяжело ступая копытами, увязающими в грязи. Она попросила кучера ехать побыстрее. Тот ответил:

– Никогда не надо спешить навстречу несчастью, барыня!

За углом березовой рощи показалась наконец большая площадка распаханной земли. Примерно шестьдесят мужиков, старых и молодых, собрались в этом месте, обнажив головы, а ногами увязнув в земле. Напротив них стояли Михаил Борисович и Николай; чуть подальше – отец Иосиф, который по своему положению обязан был выступить на стороне помещика, но и он, без сомнения, не одобрял разведения картофеля. Заметив жену и сестру, Николай поспешил к ним и стал умолять их уехать домой. Напрасно Софи уверяла его, что чувствует себя лучше, он не желал слушать ее:

– Тебе здесь не место! Через минуту-другую может что-то произойти! Они же звери, невежественные скоты!..

– Что они говорят? – спросила Софи.

– Все время одно и то же! Это растение привезли не из православной страны. В государственных погребах, куда сваливают картошку, слышны таинственные звуки, топот, смех, песни…

– А отец Иосиф говорил с ними?

– Говорил, конечно! Поднимал крест, цитировал Священное писание… Напрасный труд! Мужики выслушали его, перекрестились, но и шагу не сделали в сторону поля! Тогда, потеряв терпение, отец послал в Псков Антипа за войсковой частью.

– Солдаты? – воскликнула Софи.

– Да, – ответил Николай, – пятерых-шестерых из этих молодцов проведут сквозь строй, высекут. Другие тогда поймут.

– Это отвратительно!

– Другого выхода нет.

– Нам придется уехать! – пробормотала Мария, уцепившись за руку невестки.

– Не раньше чем дело решится! – сказала Софи. – Я поверить не могу… Просто не верю…

Она повторяла эти слова и таращила глаза на толпу мужиков, ожидавших наказания. Все они были ей знакомы, но она, однако, не узнавала их лица. Тупое упрямство исказило застывшие теперь черты, зрачки застекленели, тела оцепенели. Чуть подальше, за рядами кустарника, притаились их жены, дочери, рыдавшие как плакальщицы. Михаила Борисовича своими воплями они вывели из себя, и он заорал: