Николай Рогаль - На восходе солнца

Мухин живо повернулся.

— Э-э, батенька, — громко возразил он. — Этой философии две тысячи лет. Стара, как миф о Христе. Но также служит имущим. Учиться забывать? — повторил он с негодованием. — Не скажете, что именно? Как нас обирали до нитки? Как плетьми секли? Как на каторгу гнали? Это забывать?.. Нет. Слуга покорный.

— Но собственность ее нами выдумана. Это старейший институт, — продолжал тот же голос.

Мухин вдруг хорошо и с хитрецой улыбнулся:

— Знаете, есть такой афоризм: добро, которое украл и хранил много лет, — трижды священная собственность. Уместно вспомнить, не правда ли?..

В городе упорно распространялись слухи о том, что в наступившем году американские фирмы откажутся завозить плуги и шпагат для сноповязалок. В Амурской области зажиточные крестьяне и кулаки-стодесятинники довольно широко применяли уборочные машины — жатки, сноповязалки. В страдную пору машины позволяли восполнить острую нехватку рабочих рук. Поставку сельскохозяйственных машин на Дальний Восток еще с начала девятисотых годов монополизировали американские фирмы — «Международная компания жатвенных машин в России» с правлением в Чикаго и синдикат «Интернейшнл Харвестер и К°». В Благовещенске, Ивановке, Тамбовке и других крупных пунктах области они имели свои отделения, склады сельскохозяйственных машин, своих доверенных и уполномоченных.

Слух о намерении американских фирм волновал крестьян. Об этом заговорили делегаты крестьянского съезда.

— Да, грозят, — сказал Мухин. — Вот вам еще одно свидетельство, как международный капитал относится к нам. На словах в Вашингтоне приветствуют революционную Россию, на деле нам чинят препятствия во всем. Закрыли по настоянию консулов маньчжурскую границу, чтобы мы не могли вывезти с КВЖД закупленный нами хлеб. Сейчас предупредили, что не будет шпагата. Заранее предупредили. До сева. Теперь зажиточный амурский мужик соображает: нет шпагата — не пойдут сноповязалки. Рук в деревне мало — война забрала. Значит, надо меньше сеять. Так? — И он, слегка щурясь, посмотрел на обступивших его крестьян.

— Так, так, — подтвердили сразу несколько голосов.

— Меньше посеем, меньше и хлеба соберем, — продолжал Мухин, внимательно следя за тем, доходят ли его слова. — В конечном счете это ударит по всем. И в первую очередь по рабочим — по главной силе революции. Нас хотят задушить костлявой рукой голода. Нет, не задушат! — воскликнул он. — Трудящиеся крестьяне — надежный союзник рабочего класса. Надо приложить все старания, чтобы посеять как можно больше. Сообща подумаем, как убрать урожай.

— Понятно, Федор Никанорович. Не сумлевайся, — веско сказал старик делегат.

— Нет, какая, однако, подлость! Что эти фирмы затеяли, а?

Старательно набивая трубку табаком, Мухин с насмешливой улыбкой наблюдал за оппонентами. Столько ума и живого юмора было в его глазах, так выразительно весело он смеялся, таким был остроумным и находчивым в разговоре, что каждый невольно поддавался его обаянию. Мухин был человеком, которого знали и любили тысячи людей, ненавидели сотни, но считались с ним все без исключения.

Федор Никанорович пригласил Логунова в кабинет. Сам уселся за небольшим столом, на котором почти не было бумаг. Свой рабочий день он проводил большей частью на предприятиях, в солдатских казармах, там на месте и решал возникавшие вопросы.

Логунов рассказал о нуждах флотского отряда. Мухин слушал, чуть склонив голову набок.

— Поможем. Обязательно поможем, — твердо пообещал он. И сам стал расспрашивать о делах в Хабаровске. — У нас положение более сложное, — продолжал он, просмотрев и подписав какие-то бумаги. — Буржуазия, казачья верхушка, меньшевики и эсеры — все объединились сейчас против нас. Подозреваю, что не без участия японцев. — Он оглядел еще раз Логунова своими карими глазами, и чуть заметная усмешка тронула его полные губы. — Но мы поджимаем их снизу. Знаете, как река весною подтачивает лед? Кажется, все надежно, прочно, неподвижно — вдруг кряк! — и пошло ломать. Никакими силами не остановишь вешней воды.

В кабинет заглянула чья-то голова с длинными, запорожскими, свисающими вниз усами. Показавшись, хотела скрыться.

— Заходи, заходи, — поманил пальцем Мухин.

Вошли три красногвардейца с винтовками: двое молодых парней и обладатель великолепных усов — высокий худой человек.

— Что за драку вы учинили? — спросил строго Мухин.

Усатый выдвинулся немного вперед, виновато развел руками.

— Мы и не хотели, Федор Никанорович. Так вышло.

— Не могли разве словами убедить?

— Ну да. Убедишь, — скептически заметил парнишка с расцарапанной щекой. Пальто у него держалось на одной-единственной пуговице. — Встанет эсер — язык в четверть, ворочается легко в любую сторону. Попробуй переговори.

Мухин громко захохотал.

— В четверть, говоришь... в любую сторону? А ведь метко. Метко. Да не поверю я, товарищи, чтобы вы их к стене не могли прижать. Просто не хватило выдержки. Так?

— Выходит, так, — согласился старший. — Ошиблись маленько. Ты не взыскивай строго, Никанорыч.

— На первый раз ограничусь замечанием, — сказал Мухин и предупреждающе поднял палец.

Глаза его смеялись.

Разговор с Мухиным запомнился Логунову. Плохо зная обстановку в городе, он, как, впрочем, и другие советские работники, не ожидал такого быстрого разворота событий, которые последовали вечером того же дня.

Выйдя со двора Зотова и направляясь к Набережной, Логунов не придал значения тому факту, что на улицах заметно прибавилось вооруженных казаков и милиционеров. Они ходили группами среди публики, перемигивались, нарочно заступали дорогу шедшим с работы рабочим. Видно было, что искали повода для скандала. Куда-то спешили великовозрастные семинаристы.

В домах зажигались огни, но на улицах было еще достаточно светло. Над Сахаляном догорала вечерняя заря, и невысокие холмы на китайской стороне четко обрисовывались на светлом фоне заката.

Вдруг крики и брань привлекли внимание Логунова. На улице показался обоз подвод в пятнадцать, сопровождаемый десятком красногвардейцев. Следом, постепенно оттесняя бойцов в сторону, валила толпа орущих и улюлюкающих людей. Со смежных улиц подбегали милиционеры, но отнюдь не для того, чтобы установить порядок.

Впереди под конвоем красногвардейцев шагали начальник гражданской милиции Благовещенска штабс-капитан Языков и несколько японских резидентов в гражданской одежде. Языков с усмешкой поглядывал на сбегавшуюся к месту происшествия толпу, в которой преобладали его сторонники.

— Граждане, до каких пор терпеть самоуправство! — громко взывал он, рассчитывая на сочувствие обывателей.