Николай Рогаль - На восходе солнца

Не для того ли воровски бродят у наших берегов крейсеры «Ивами» и «Бруклин»?

Потапов вышел на улицу. И тотчас ветер подхватил его, завернул полы пальто, мягко подтолкнул в спину и повлек куда-то в белую слепящую мглу.

На улице творилось нечто невообразимое: ветер и снег кружились в такой дикой пляске, что у Михаила Юрьевича дух захватывало.

— Врешь, не возьмешь! — азартно кричал он в темноту, и высоко поднимая ноги, упрямо шагал через сугробы.

На одном из перекрестков ветер, переменив направление, неожиданно кинулся навстречу, да так свирепо, что Михаил Юрьевич остановился. Он раскашлялся, постоял у чьих-то ворот и тихо побрел дальше.

В доме Твердякова сквозь щели в ставнях пробивался свет. Во дворе за оградой было сравнительно тихо. Идя через двор к крыльцу, Михаил Юрьевич отдышался.

Дверь открыл ему доктор.

— Загуляли, батенька. Загуляли, — сказал он с улыбкой. — Сын не дождался — уснул.

Михаил Юрьевич прошел к себе в комнату. Топилась печь; тепло волнами шло от нее.

Он не стал зажигать свет, отворил дверцу печки и, пододвинув стул, присел возле нее. Охватив руками колени, покачивался взад-вперед, как маятник, и глядел на огонь.

Дрова были сырые, горели плохо и дымно. Огонь мелкими желтыми языками робко лизал бурые поленья; кора на них корежилась, свертывалась в трубочки, пенилась и вдруг ярко вспыхивала, наполняя комнату шипением и треском.

Однообразный треск горящих поленьев навевал дремоту.

Пришла Наталья Федоровна. Ее голос слышен был за стеной. Что-то говорил Твердяков. Наверно, о Сереже. Балует доктор мальчишку.

— Ты хорошо здесь устроился, — сказала вдруг Наталья Федоровна, щелкнув за спиной Потапова выключателем.

— Фу! Всю поэзию нарушила, — заметил он.

— Поэзия?.. Да. А вот я видела сегодня прозу. Грубую прозу жизни, — незнакомым ему голосом проговорила Наталья Федоровна.

Он зорко и с любопытством поглядел на нее.

Жена вышла, внесла шумящий самовар и, расставляя посуду, продолжала рассказывать:

— Ужас, что творится в этом приюте! Дети грязные, голодные, раздетые. Постельного белья нет. Антисанитария. Со стороны персонала совершенно непонятное равнодушие, хотя люди, кажется, неплохие. Заведующий — негодяй и подлец. Тупая, жирная морда. Клянет большевиков и, наверно, обкрадывает своих несчастных питомцев. У него совершенно свиные глазки, заплывшие жиром. Представляешь? Я поглядела на него и не решилась сказать, что я твоя жена. Он бы меня на пушечный выстрел к приюту не подпустил. Но теперь я оттуда ни за что не уйду! — сказала она.

— Ты, конечно, постараешься перевернуть там все вверх дном, — полуиронически, полуодобрительно заметил Михаил Юрьевич.

— Непременно. Я уже толковала об этом с женщинами.

— В таком случае предсказываю: неизбежен острый конфликт с заведующим.

— Этот мерзавец... он уже предлагал мне взятку, — дрожащим, от негодования голосом сказала Наталья Федоровна. — «Вы, говорит, мадам, не надрывайтесь. Я ваше рвение и так ценю. Подите к завхозу, и он выдаст вам к празднику паек из продуктов Американского Красного Креста». Так хотелось плюнуть ему в жирную физиономию.

Задумчиво пошумливал угасающий самовар. Наталья Федоровна убирала посуду.

Дрова в печке догорали ровно, осталась красноватая груда углей, из нее вырывались золотые искры, а поверх псе бегал, выискивая что-то, жадный синий огонек.

В этот день Алексея Никитича Левченко вызвали повесткой в Совет. Покряхтывая, жалуясь на непогоду и боль в пояснице, а на самом деле охваченный смутный беспокойством, пришел он к указанному часу в здание бывшей канцелярии приамурского генерал-губернатора.

Его тотчас пригласили в кабинет к Потапову. Оба с минуту испытующе смотрели друг на друга: Левченко — дичась, исподлобья, Михаил Юрьевич — открытым, дружелюбным взглядом.

— Решено открыть прииск Незаметный. Мы хотели бы просить вас возглавить его, — сказал Михаил Юрьевич.

Алексей Никитич поднял голову, сердито сверкнул глазами.

— Золотишко понадобилось?

— Разумеется, — подтвердил Потапов. — Но дело не только в золоте. Народ хочет, чтобы наша техническая интеллигенция служила ему. Служила честно. Это вопрос принципиальный. Его надо решать. Ваше сотрудничество для нас было бы особенно желательным и ценным. Дело перспективное. Со временем придется объединить разрозненные сейчас прииски, создать, скажем, краевой трест золотопромышленных предприятий. Технически переоборудовать прииски, усилить разведку, проложить дороги. Увлекательное дело... Я, разумеется, не тороплю вас с ответом.

— Гм!.. И вы рассчитываете выполнить эту программу, опираясь на лопату и обушок? — спросил Левченко.

— У нас будет техника.

Алексей Никитич пожал плечами и посмотрел на Потапова, как на безнадежно больного.

— В России едва начался технический прогресс, как вы безрассудно оборвали его своей никому не нужной революцией.

— Почему оборвали? Это сказки, которые могут распространять враги социализма. Притом злонамеренно, — возразил с живостью Михаил Юрьевич. — Капитализм создал современную технику, в этом вы правы. Но он же ставит пределы ей, исключая разве область военного дела. Технический прогресс буржуазия охотнее всего использует для массового убийства людей. Тогда как техника по своему назначению призвана облегчить жизнь людей. Революция разбила цепи, сковывающие науку. Она породит золотой век техники — век химии и электричества.

— Хорошо. Но не безграмотные же, голодные мужики сотворят ваш «золотой век», — усмехнулся Левченко. — Я ставил три ведра водки и заставлял их нырять в ледяную воду, чтобы достать утонувшие при аварии машинные части. Варварский способ. Но благодаря ему на Незаметном заработала первая драга. Прогресс всегда идет бок о бок с варварством. Не будем морализировать по этому

Потапов делал вид, что не замечает вызывающего тона Левченко.

— Народ тоже хочет быть сытым, образованным, хочет приобщиться к сокровищам культуры. И, конечно, не таким зверским способом, как вы предлагаете, — сказал он тем же ровным, спокойным голосом. — Вот почему мы и обращаемся к вам, специалистам в области техники и организации производства, — помогите нам. Помогите народу сделать жизнь более счастливой и более достойной человека!

— А я всегда скажу одно: нет! — сердито отрезал Левченко. — Я не верю в ваш социалистический эксперимент! Я привык работать при старых порядках, когда чувствуешь себя в деле хозяином. Наконец, мне лично это более выгодно. Я, как видите, откровенен с вами.

— Ценю вашу откровенность. Но были ли вы в самом деле хозяином, независимым от прихотей капризной бабы — владелицы прииска? Мне кажется, нет.