Николай Рогаль - На восходе солнца

Мавлютин понимал опасность такого рода настроений.

— Скажите, полковник, вы в самом деле не верите, что большевики хотят мира? — прямо спросил его один из работавших в правлении войсковых старшин. Это был пожилой, рассудительный человек с солидным военным образованием.

— Нет, мира они добиваются искренне. Но я не хочу их мира, понимаете! Мир — это гибель для нас, — ответил Мавлютин, полагая, что в данном случае можно быть вполне откровенным.

Войсковой старшина покачал головой и ничего не сказал. На другой день стало известно, что он уехал к себе домой.

К тому же и местный Иманский Совет не терял времени даром. Иманские большевики вели агитацию не только среди железнодорожников и рабочих лесозавода, среди крестьян уезда, — их представители все чаще появлялись в казачьих станицах и в самом иманском конвойном эскадроне. Под боком у войского правления проходил обучение иманский отряд Красной гвардии. И с этим скрепя сердце приходилось мириться. Правленцы понимали, что попытка разоружить местных красногвардейцев завела бы их слишком далеко. Они не чувствовали себя достаточно сильными для того, чтобы первыми бросить вызов.

Приход Смолина за расчетом, как тот ни хитрил, ссылаясь на неотложный платеж, показал Мавлютину, что их шансы удержаться здесь расцениваются невысоко даже такими богатеями. Это его встревожило, и он решил серьезно поговорить с атаманом. Для разговора Мавлютин выбрал утренний час, чтобы застать Калмыкова трезвым.

Но уже подходя к воротам смолинского дома, Мавлютин понял, что расчет не оправдался. По меньшей мере десяток голосов горланило на всю улицу; в чьих-то неумелых руках коротко взвизгивала гармошка.

— Атаман давно встал? — хмуро спросил полковник у Варсонофия Тебенькова, который в это утро был дежурным офицером.

Тебеньков поднялся, козырнул.

— Да мы еще не ложились, — сказал он.

Два дня тому назад приказом Калмыкова Варсонофий был произведен в следующий офицерский чин. Несмотря на хмельную ночь, на дежурство он явился новенький, отутюженный; на нем блестели ремни, пряжки. Щеки его горели румянцем. Он гордился положением доверенного человека при войсковом атамане. В его гордости было много смешного, но он этого не замечал. Даже прежнюю мальчишескую болтливость Варсонофий пытался уложить в рамки, усвоив себе новую манеру разговаривать — четко, коротко и командным тоном.

Накануне вечером Варсонофий и его дружок возвращались из разъезда. В железнодорожном поселке через улочку метнулась чья-то тень. Офицеры стегнули коней и погнались за убегающим. Человек попытался уйти от них огородом. Варсонофий первым подскакал к забору, прицелился из нагана. Они выпустили по пять пуль, пока попали в убегающего. Человек взмахнул руками и рухнул в снег.

Возбужденно переговариваясь, офицеры объехали кругом забор и приблизились к месту, где лежал упавший.

— Подержи, пожалуйста, повод, — сказал Варсонофию его спутник, спрыгнул на снег и повернул убитого вверх лицом.

Перед ними был мальчишка лет четырнадцати.

— Ошибочка вышла. Зря парня ухлопали.

— Нашел о чем жалеть. Мало ли что случается? — Варсонофий явно бравировал спокойствием.

— Постой. Может, он живой еще? — спутник Тебенькова взял у него обратно повод, но не решался сесть на коня.

— Живой, так скоро замерзнет, — ответил Варсонофий и поехал прочь.

Теперь, на дежурстве, это событие еще раз промелькнуло в его памяти, не потревожив особенно совести. Хуже было то, что вокруг инцидента поднялся шум. Калмыков, когда Варсонофий доложил об этом, пренебрежительно махнул рукой: «Ер-рунда! Не то будет...» Человеческая жизнь для него не представляла ценности.

Из горницы, где находился Калмыков, вдруг гурьбой повалили его собутыльники.

— Что такое? Куда уходите? — спросил Тебеньков у толстяка с обвисшими рыжими усами.

— Тсс! Совещание!.. — толстяк предостерегающе прижал палец к губам, гаркнул: — Братия-шатия, айда к Алешке Смолину! Пусть раскошеливается, сукин сын!.. После недавнего шума и крика в доме стало особенно тихо. Из-за двери доносился хриплый, испитой голос Калмыкова. Варсонофий насторожил уши.

— Ну что скажешь, полковник? Ты по какому это праву выпроводил их? Я здесь атаман, — недовольным голосом выкрикивал Калмыков, приподнимаясь на носки и покачиваясь перед Мавлютиным. Воздух с шумом и свистом вырывался у него из груди. С лица не сходило сумрачное выражение.

В последние дни окружающие наперебой заискивали перед ним. Калмыков пыжился, надувался, тянулся изо всех сил, чтобы казаться хоть чуточку повыше. Его малый рост, служивший мишенью для злых шуток однополчан, причинял ему немало огорчений.

Мавлютин поморщился оттого, что Калмыков, бывший лишь в чине есаула, обращается к нему, полковнику, подчеркнуто на «ты».

— Обстановка осложняется, господин атаман. Нам следует посоветоваться о мерах защиты.

— Что?.. Ты думаешь тут удержаться?.. В этом паршивом городишке... Брось! — Калмыков покачал головой. — Да если большевики пришлют сюда хотя бы роту, придется дать тягу. За кордон! Я, брат, не дурак. Не-ет!.. Между прочим, советую тебе, полковник, приготовиться к эвакуации. Упакуй дела, ящик с казной, войсковую печать. Чтобы все было под рукой, — сказал он затем неожиданно трезвым голосом. И Мавлютин впервые подумал, что атаман, пожалуй, не такой уж дурак. Он решил внять совету Калмыкова, чтобы не оказаться застигнутым врасплох.

Калмыков, вероятно, догадывался об отношении Мавлютина к нему. Он посмотрел на полковника и сказал:

— Не будь умнее начальства, это — воз-бра-няется! — Качнулся, уставился опять на него ненавидящим взглядом. — Тебе, слышь, полковник, дороги потому и нет, что ты шибко умный. Ха-ха! Думаешь, я не знаю! Ты ведь шельма... — Погрозив Мавлютину пальцем, Калмыков опять протиснулся за стол. — К черту дела! Зови остальных.

Варсонофий Тебеньков, придерживая рукой шашку, побежал в новый дом Смолина.

К середине дня Калмыков, которого мутило от выпитого вина, выбрался на двор подышать свежим воздухом.

— Что за дьявол! — Он уставился на небо: в небе висело три солнца.

— Это к ветру, ваше превосходительство. Завтра ветер ждать. Должно быть, с утра подуст, — сказал оказавшийся рядом чернобородый казак с плутоватым, цыганского типа лицом. Он намеренно величал Калмыкова как персону генеральского звания.

— А, ветер!.. Ну ладно, братец, ступай, — Калмыков разрешающе махнул казаку рукой и громко икнул. — Ветер, ветер... — недовольно бормотал он, возвращаясь обратно в дом.

Но еще раньше ветра калмыковцев начисто вымела из Имана пулеметная стрельба, раздавшаяся перед рассветом со стороны вокзала. Это выступил по призыву Иманского Совета местный отряд Красной гвардии, поддержанный прибывшим со станции Муравьев-Амурской сводным отрядом матросов Сибирской флотилии и красногвардейцев-железнодорожников.