Николай Рогаль - На восходе солнца

— А-а!.. Я не жалею, батя. Нисколько, — сказал Варсонофий. Вино придало ему храбрости. Однако сообщение было не из приятных. Он коротко рассказал отцу о случае с мальчишкой.

Архип Мартынович задумчиво пожевал янтарный мундштук, которым всегда пользовался при курении.

— Все-таки дома тебе оставаться нельзя, — рассудительно заметил он. — Переберешься за кордон, будешь жить пока у купца. Я с ним на такой случай договорился. Потом свяжешься с Соловейчиком. Он тебя наставит, как дальше быть. Это мой старый знакомый, курсирует тут по границе. Ну, еще по одной! Когда теперь придется вместе сесть за один стол?..

Третий стакан разобрал и Архипа Мартыновича. Пьянея, он становился мягче, утрачивал обычную свою суровость.

— Ты не реви, дура-а-а, — Тебеньков ласково потрепал жену рукой по плечу. — Ну что теперь делать? Будет скоро переворот, Варсонофий вернется. Жив-здоров и с почетом. Служба перед ним откроется. — Архип Мартынович верил, что переворот неминуемо наступит, возвратятся прежние порядки, и уж тут-то он развернется! Эта вера поддерживала и питала его оптимизм.

Тебеньков умел при нужде стать добродушным, спрятать когти. После истории с заездкой его будто подменили. Но в своей семье Архип Мартынович не находил нужным таиться. Взволнованный предстоящим расставанием, подогретый винными парами, он принялся наставлять Варсонофия:

— Ты, сынок, одно пойми: чем отличается человек от зверя? Скажешь, тем, что на двух ногах ходит, разговаривает, книжки читает? Ерунда!.. Человек понимает пользу хозяйства, а зверь — нет. Хозяйство — это все!.. — сказал он с необычайной убежденностью. — Зверь без хозяйства живет, а человек — подохнет. Вот ты и держись за хозяйство, коли хочешь человеком быть. Тяни домой разное добро. В этом твоя человеческая сущность. Уразумел, а?..

...Утром совершенно неожиданно явился Кауров. На этот раз он был одет под мастерового: суконные брюкв, пиджак е чужого плеча, немудрящая облезлая шапчонка.

— Вот и свиделись мы, Варсонофий! — сказал он с кислой улыбкой, бросив на лавку мятое пальто. — Ты из Имана, я из Хабаровска: везде нашему брату худо. Взялись за нас большевики! Меня чуть не ухлопали, еле удрал... Ради бога, дай стакан водки! В горле страшная сушь...

Не закусывая, он завалился спать и проснулся поздно.

Узнав о намерении Варсонофия рассчитаться с Ташлыковым и Сашей Левченко, Кауров обещал свою помощь.

— Надо обоих живьем взять. Непременно. Устроим прощальный разговор. — Кауров хищно осклабился. — Однако киснуть в китайской лавчонке я тебе не советую. Будем пробираться в Харбин.

Пропели вторые петухи, и они выехали со двора, сопровождаемые Архипом Мартыновичем.

Старовер — вдовый старик неопределенных лет — жил на хуторе, возле самой границы. Место было открытое и веселое. Хутор с довольно многочисленными хозяйственными постройками располагался в излучине Уссури. Река и берег просматривались отсюда на большом расстоянии.

В полуверсте от хутора начинался поселок с единственной улицей, протянувшейся вдоль берега. В половодье река заливала низину между хутором и поселком; сообщение тогда поддерживалось на лодках, или надо было делать верст семь крюку. В поселке жили три сына владельца хутора; после женитьбы они один за другим выделились из отцовского двора. Двух дочерей старик незадолго перед войной тоже выдал замуж и остался один. Батраки у него были из поселка и ночевать уходили домой. Старик жил на хуторе в полном одиночестве. Говорили о нем в округе разное.

Василию Ташлыкову хутор приглянулся как удобное место для наблюдения за прилегающим участком границы. Обзор тут был верст на восемь. Он знал также, что поблизости пролегают тропы контрабандистов. Да и сам старик казался ему подозрительным.

Неделю назад Василий побывал здесь, осмотрел участок и теперь в сопровождении двух молодых конников, одним из которых был Саша Левченко, направлялся сюда нести службу. Оба его товарища впервые выезжали на границу. Боясь пропустить что-либо важное, они вертели головами, глядели по сторонам.

Саша думал о так внезапно происшедшей перемене в его положении, подмечал и оценивал красоту пейзажей, открывавшихся перед ними по мере того, как дорога уходила все дальше и дальше от города.

Левый, китайский, берег на большом протяжении был низменный, изрезанный множеством проток и стариц. Высоко на кустах следы ила, песка и разного мелкого мусора, оставленного минувшим наводнением.

Дорога была занесена снегом, местами на нее вышла наледь, покрытая тонкой корочкой льда.

Впереди показалась большая полынья, следы полозьев обрывались как раз на краю ее. Василий взял палку и, прощупывая ею крепость льда, пошел искать дорогу в обход.

— Придется проехать над берегом, — сказал он, вернувшись. — Лед ненадежный. Видно, тут сильное течение.

Он взял коня за узду и, притаптывая снег, пошел вдоль береговой кромки. Повыше снега кора тальников была почти начисто обглодана — это потрудились зайцы, их следы встречались тут на каждом шагу. Кое-где яр, подмытый рекой, обвалился; обнажились корни деревьев.

Сажен через сто они снова выбрались на дорогу.

Долина расширилась. Большая часть ее была покрыта лесом.

Василий торопился поскорее добраться на свой участок. Он облегченно вздохнул, когда впереди показался хутор.

— Вот здесь, ребята, нам жить. Я договорился с хозяином, — с этими словами Василий повернул коня.

Саша с любопытством огляделся вокруг. Перед ним простиралась равнина, занесенная снегом. Кое-где торчали пучки буро-желтой травы, сухие стебли полыни или зонтичных растений. С другой стороны виднелась осиновая роща, а дальше чернел лес.

Солнце прошло большую часть пути и теперь низко плыло над безлесным китайским берегом.

Неизвестно, каким путем Василию удалось повлиять на хозяина, но он разрешил им занять под жилье давно пустовавшую старую избу. Он даже продал им стожок сена и кулей пять овса.

Старик был немного глуховат, а может, прикидывался таким. Если требовался топор или ломик разбить лед в проруби, приходилось два-три раза повторять просьбу.

— Ась?.. Что? — спрашивал он, а поняв наконец, о чем шла речь, молча указывал место, где лежала нужная вещь.

— Ну, выбрали местечко! Старик определенно шельма. Почему с ним никто из собственных детей не живет? — не скрывая своей неприязни к хозяину, говорил третий боец.

Саша был с ним согласен.

— Бог шельму метит. И нам зевать не надо, — посмеиваясь над опасениями своих товарищей, заметил Ташлыков. — Сюда, ребята, много разных концов тянется.

Ташлыков поразительно быстро установил связи с местными жителями, разузнал, кто чем дышит. Пока молодые бойцы ремонтировали избу, устраивали коновязь, пока печник из Чернинской перекладывал печь, Василий уже со многими в поселке был на короткой ноге. Неразговорчивый, вечно хмурый хозяин тоже охотно беседовал с ним.