Владимир Андриенко - Кувыр-коллегия

— Ты хоть знаешь, что ежели слона не будет, то Анна может и разгневаться и сказать, что обманул я её. И сколь усилий и хлопот пропадет! И мне из-за слуг нерадивости карьерой рисковать? Нет! Срочно к шаху нового посланца с подарками богатыми. Слон доложен быть в Петербурге! Время еще есть. И пошли кого-нибудь порасторопнее в Персию в этот раз, Хрущев. Человека поведения трезвого. А тех по чьей вине слон издох наказать изрядно! Доставить негодяев в столицу. Я уж позабочусь о том, чтобы они 200 плетей за то получили. Пусть почешутся.

— Сегодня же все устрою, Артемий, — сказал Хрущев. — Но надобны новые подарки шаху!

— Я велю дать мехов соболиных, да лис черно-бурых, нужное количество выдать для подарков шаху придется. Любит шах Шадир наши меха.

— Но и сие не все трудности, Петрович, — сказал Татищев. — Мы инородцев разных собирать стали в Петербурге. Ведь шествие всех народов империи нашей намечено. Но точного их числа никто не ведает из нас. Собрали некоторых именуемых самоедами, иргизами, якутами, камчадалами, терхменами, абхазцами, мордвою. А остальные?

— Надобно в Академию наук запрос отправить, — сказал Волынский. — Пусть срочно для нас список составят о народах империи.

— И пусть Академия рисунки костюмов нам подготовит. Тех народов, что в шествии перед государыней участие примут.

— Тот запрос я сам сделаю. А что с хохлами, Василий?

— Хохлов надобно в костюмы ихние обрядить и танцы малороссийские показать государыне. Но надобно послать указ в Малоросиию.

— За сим дело не станет, — сказал Волынский. — Васька! Писать приготовься!

Камердинер кабинет-министра придвинул к себе перо и бумагу.

— Сие указ о высылке из Малороссии в Санкт-Петербург молодых казаков, баб и девок, каждых по шести человек, для машкерада придворного. От имени вседержавной государыни указ.

И стал слуга писать:

"Приготовляется при дворе нашем празднество великое. И всем празднестве в городе Санкт-Питербурхе участие малороссы некие принять должны. Надобны нам казаки, бабы да девки малороссийские коие по-казачьи танцевать могли бы. Выбрать надлежит по шести человек каждого пола, чтобы собою не гнусны были. И сделать им платье нарядное за казенный кошт надлежит. К январю года 1740-го, оные казаки и казачки должны быть в столице".

После того как указ от имени императрицы отписали, Волынский его в папку спрятал. Надобно на подпись государыне его завтра подать. Затем он поинтересовался у Еропкина о начале строительства.

— Не буде ли с этим проблем?

— Нет, Петрович, — ответил Еропкнин. — Зима идет суровая. Уже морозы пришли. А далее, старики говорят, что они еще больше будут. Того нам и надобно. Лед станем рубить на Неве, затем резать его на ровные плиты, и на санках станем доставлять его на площадь между Адмиралтейством и дворцом, где дом строить задумано.

— Хорошо! К концу месяца начинать строительство Ледяного дворца.

— Работники для этого уже мною отобраны. Так что все будет в порядке, Артемий, ледяной дворец будет. И ледяной слон будет у дворца. И внутри он будет пуст и из хобота станет горящую нефть выбрасывать.

— А ведь верно! — обрадовался Волынский такому предложению. — Сие императрицу может немало порадовать.

— Ты сам Петрович о нефти понятие имеешь! Все это я уже изобразил на рисунках. Сможешь сам посмотреть, — ответил Еропкин.

— И стихи надобны, Артемий Петрович, — подсказал Татищев. — Стихи к шутовской свадьбе. То я сам могу написать.

— Стихи? — задумался Волынский. — И сие идея неплохая. Пусть к восторгам огневым и пиитические восторги добавятся. Но писать не ты, Василий Никитич, станешь. То Васька Тредиаковский сделает. Он ведь себя первым пиитом* (*Пиит — поэт) России почитает. Вот и пусть покажет, на что способен.

— Кстати, по Петербургу стихи некие ходят, Артемий, — сказал де ла Суда. — И в тех стихах Тредиаковский над тобою насмехается.

— Что? — Волынский посмотрел на де ла Суду. — Что за стихи такие? Я ничего про сие не слышал, Жан.

— Стихи сии тебя казнокрадом и мздоимцем рисуют. И Тредиаковский написал их в угоду врагам твоим, Артемий. Так что можно ли обращаться к Тредиаковскому за стихам к свадьбе шутов? Станет ли писать? Он сейчас спором с молодым пиитом Ломоносовым занят. Тот оду на взятие Хотнина русскими войсками написал слогом новым. Слог тот ямбом зовется. Тредиаковский же токмо хореею предпочтение отдает.

— Станет писать! — проговорил кабинет-министр. — Еще как станет. Я его заставлю те стихи написать к свадьбе шутовской. Хватит ему одами да пасквилями погаными баловаться.

— Осторожнее, Петрович! — предупредил Волынского Татищев. — Тредиаковский профессор Академии.

— И что с того? Что мне профессор? Коли он на князя Куракина работает и пасквили про меня писать осмеливается! Я его на место поставить сумею.

— Ох, и горяч ты, Артемий Петрович. То тебя до добра не доведет….

Год 1739, ноябрь, 14 дня. Санкт-Петербург. Во дворце. Волынский и Тредиаковский.

Кабинет министр Артемий Волынский в серебристом кафтане с орденской лентой через плечо, со многими орденами, среди коих портрет императрицы Анны в бриллиантах был, появился в приемной герцога Бирона неожиданно. В руках он трость с серебряным набалдашником держал.

Никто и предположить не мог, что кабинет-министр сюда заявиться.

В приемной у Бирона собралось человек десять просителей, что искали покровительства герцога Курляндского. И был среди них пиит российский Василий Тредиаковский.

Герцога Эрнеста на месте не было, и слуга попросил гостей обождать его светлость. Как только он вернется из манежа то всех примет. Бирон всегда помогал просителям и постоянно жертвовал определенные суммы денег. Например, Тредиаковский, почти ежемесячно клянчил ну него рублики. Имея годовое жаловании в Академии в 350 рублей он пришел просить у Бирона еще 300, надобных ему для публикации его труда противу Ломоносова.

Волынский, осмотревшись, сразу к пииту направился.

— Ты уже здесь, гнида затерялся? — грубо спросил он пиита. — Али думал не найду тебя?

Тредиаковский поднялся со своего стула и спросил:

— Вы сие ко мне говорить изволите, сударь?

— К тебе, гнида, к тебе. Тебе передали мой приказ явиться ко мне?

— Передали, но вы сударь, не мое начальство, и ваши приказы для меня ничто. Да и стихов к свадьбе шутовской я писать не стану. Мой талант не для подобного писания. У меня высокий штить, сударь!

— А про меня пасквили мерзостные ты писать способен?! — Волынский вдруг замахнулся тростью и ударил пиита по плечу. — Вот тебе за то награда! Вот! Вот!

Удары посыпались на Тредиаковского градом.

— Ты станешь писать то, что я прикажу тебе писать! Станешь! Станешь!