Андрей Упит - На грани веков

Он выпрямился.

— Скажите же себе наконец: мы не скотина, мы люди, богом сотворенные на свет, мы не хотим жить нищими, вшей кормить да гнить заживо. Коли мы все подымемся, то никто против нас не устоит. Сколько у них в имении этих псов, кроме тех двух, что на цепи? Неужто в лесу дубин не хватает? Нет у нас кос да топоров? Разгромить! Разнести! Плетюгану по башке! Эстонцу по башке! С рубцом на лбу он уже гуляет — после моего молота больше не будет погуливать! Разлетится, что глиняный горшок! Подпалить все это змеиное логово! Сегодня же ночью! Сейчас же! Выпрягайте лошадей — верхами и по дворам! Пусть все бегут — бабы и ребята, все, у кого спины переломаны и бока изодраны. Чтоб завтра и места не нашли, где стояло Сосновское имение!

Только тут он овладел собой, устав от этого неистового гнева и длинной речи, и всмотрелся прояснившимися глазами. Вблизи никого, только ключник точно приварился к возу, не смея пошевелиться. Вокруг раскрытые рты и выпученные глаза. Он подскочил вплотную.

— Ну, что стоите? Чего воды в рот набрали? Кого боитесь? Разве малдавцы там, под Ригой, не спалили имение и не убили своего дьявола, который подстрекал подыматься против властей, — а что им за это было? Теперь они под казной, и живется им, как и лиственским. Может, вам живется лучше лиственских? Все господа теперь собираются бунтовать против шведов, и наш, должно быть, с ними заодно. От властей им заступы ждать нечего. В другой раз вам говорю: пошли! На коней и по дворам!

Он схватил первого попавшегося под руку — это был Эка. Потряс его, как мешок с мякиной.

— Ну, ты, чурбан, говори! Пойдешь со мной?

У того большущая его голова моталась. Вспотевший, перепуганный, отскочил назад, спрятался за остальными и, словно мальчишка, уцепился за рукав Бриедиса.

Мартынь медленно обвел вокруг глазами, голова его поникла, но он тут же вскинул ее.

— Телки вы, а не мужики. Смелости у вас ни на грош! Мало вас эстонец потчевал. Погодите, пока молодой барон не прикажет ремни из спины вырезать, тогда вспомянете Мартыня-кузнеца. Да только поздно будет! Чтобы вам всем околеть! Падаль этакая!

Хотел еще что-то крикнуть, но перехватило дух. Махнул рукой, будто отшвыривая всех вместе с возами. Сплюнул, вскинул молот на плечо и пошел продираться сквозь мшарник так быстро, точно его где-то дожидались.

Обоз двинулся, когда кузнец уже скрылся в сосенках. Возчики брели за возами, втянув шеи и все еще поглядывая по сторонам. Только на дороге через Большие луга Грантсгал шепнул ключнику:

— Ошалел! Дозволяют же таким по лесам шататься да людей пугать…

Но ключник все еще был так ошеломлен, что только губами почавкал.

Поодаль перешептывались Луксты. Сын весь, покраснел, даже белки глаз налились кровью.

— А ведь правду говорил… Подыматься нам надо было да идти за ним. Я бы первый, коли бы только остальные…

— Замолчишь ты, блажной! У кузнеца невесту отымают, а ты из-за этого бунтовать против господ станешь! Пронюхает Плетюган или эстонец, отделают тебя почище, чем вечор Криша Падега…

Эка, шедший почти в самом конце обоза, наконец опомнился. Ударил кулаком по кирпичам, взревел, как разъяренный бык:

— Гнида этакая! Меня за грудки хватать! Не хотелось руки марать, стояком бы в землю вогнал вместе с его молотом. Ну да поглядим, парень, что про это управитель скажет. Зайца в петлю заманивают, волка в яму загоняют, неужто такому душегубу дозволят шляться по лесу да людей пугать!

Сусуров Клав стиснул кулаки и надвинулся на него:

— Посмей только одно слово, одно-единое словечко эстонцу сказать… Завтра мухи станут ползать по твоей бычьей морде. За это уж голову кладу — заруби себе на носу!

На другое утро, чуть свет, крохотная бабенка, точно божья коровка, засеменила из Сусуров, что находились в так называемой прицерковной стороне волости. Оглядываясь, торопливо вышла на лиственскую дорогу. В руке она держала тонкий ореховый батожок, губы ее беспрерывно шевелились, будто читая молитвы. Но никаких молитв она не читала, а только время от времени пришептывала:

— Господи!.. о господи!..

В это же время с другого конца волости, из Силамикелей, тоже в имение, прихрамывая, направился высокий бородатый старик. Походка его была куда неторопливее, чем у бабенки, но зато шаги шире, так что продвигался он почти с той же быстротой. Он шел, вперив злобные глаза в дорогу, и только временами, вдруг вздергивая голову, шипел сквозь редкие зубы:

— Дьяволы!..

Засунув руки в карманы, Холгрен вышел из своего особняка и направился к конюшне. Он глядел по сторонам, что-то высматривая, временами посвистывая. Все в имении знали: если эстонец улыбается или насвистывает, значит, либо обозлен, либо зубы болят. В таком разе на глаза ему лучше не попадаться. Рыжий Берт и второй конюх схватились за вилы и принялись откидывать навоз. Эстонец на сей раз сделал вид, что совсем их не замечает. Когда он проходил мимо ворот конюшни, из своей конуры выскочил большой бурый пес и, ластясь, кинулся навстречу, насколько позволяла цепь. Управляющий остановился, поглядел на него, затем вынул из кармана руку, взял из-под мышки трость и ткнул концом ее в горло псу. Пес с визгом отскочил, глаза у него налились кровью. Он поднялся на задние лапы, потом рыча подпрыгнул, но цепь рванула его, он упал, перевернулся и остался так лежать на месте; воя от бессильной злобы, он скреб когтями землю и грыз цепь. Холгрен ушел, уже не улыбаясь, видимо, хоть немного успокоился.

У клети перед конурой прикорнул другой такой же пес, только чуточку побольше и постарше. Злобно ощетинившись, поводя головой, посмотрел он вслед хозяину. В клети перемеривали остатки овса и ссыпали в другой закром. Из дверей столбом валила пыль, люди сновали, точно в дымном облаке. Ключников Марч, не выпуская из рук бирки, сметал в кучу нагрызенную мышами лузгу. Вскинув на него глаза, управляющий презрительно улыбнулся, белки его стали неподвижными, точно он нацелился в паренька. Голос звучал приторно ласково.

— Что это ты здесь делаешь, голубчик мой?

Паренька этот ласковый голос ужалил, точно оса. Он побелел, черенок метлы чуть не выскользнул из рук.

— Мышиные объедки, барин… В закроме все углы полны. Я думал…

— Индюк тоже думает, а? Ну, а если я прикажу тебе сесть на корточки — на две лапки, как и положено настоящему индюку, — и клювом всю лузгу, одну по одной, носить назад, туда, откуда ты это повыгреб? Ты думаешь, не стал бы? Стал бы, об заклад побиться готов. Ты ведь все думаешь — так подумай, для чего бы это вот сия штучка под мышкой предназначена? Ты ведь знаешь, коли я ею приласкаю, так будто горячим железом зад обожжет.

И рука его словно и в самом деле примеривалась сделать это. Белки налились кровью, как у пса. Управляющий затопал ногами.