Илья Сельвинский - О, юность моя!

— Некорректно, да бог с ним, — оглушительно заме­тил Мишин. — Наших борцов таким манером не возь­мешь.

Действительно: Леська стряхнул с себя пять пудов и улегся лицом вниз. Противник пробовал повернуть Ели­сея то справа, то слева и тяжело дышал. От него пахло квасом и луком. Леська представил себе что-то вроде окрошки. Окрошку он давно не ел: в Крыму ее не знали.

Не сумев приподнять Леську, едок окрошки стал лок­тем сильно тереть ему шею.

Толпа зашумела.

— Прием запрещенный! — рявкнул Мишин.

— Неправда! — закричал сумасшедший Ефремка, выскакивая из-за стола. — Я видел, как Марко, этот святой, тер голову Залесскому, который чемпион Поль­ши. Сам видел. Это называлось «массаж».

Публика засмеялась и наградила Ефремку хлопками. Пароду хочется правды. Хотя бы и в речах сумасшед­шего.

Пока противник, ухватив борца за плечи, пытался приподнять античное это тело, Елисей вдруг схватил его руку под мышку и крепко зажал у груди. Затем, не давая опомниться, сделал высокую «свечку» и широкой своей спиной припечатал парня к ковру.

Цирк загремел.

— Господин студент Икс! — обратился Мишин к Лесь­ке. — Согласны ли вы сегодня бороться со вторым пре­тендентом или мы отложим схватку до завтра?

— Я абсолютно свеж, — ответил Елисей, улыбаясь.— И если публика желает...

Публика аплодисментами ответила, что желает.

Теперь против Елисея вышел татарин. От него тоже пахло луком, но в сочетании с бараньим салом.

«Шашлык», — подумал Леська, и ноздри его разду­лись.

Татарин начал с хитрости, как и русский парень, но провел гораздо более своеобразный прием. Сначала он все юлил, бегал от Леськи по всему ковру и даже за его пределами, вызывая хохот зрителей, и вдруг с хищной гибкостью бросился противнику под ноги. Леська, споткнувшись о татарина, упал, а тот мгновенно навалился на его плечи. По-своему это был великолепный борец. Но классика не признавала такого рода увертку. Пуб­лика неистовствовала. Арбитр поднял руку.

— Такого на арене еще никогда не бывало. Я не могу сказать, запрещенный это прием или нет. Я обращаюсь к господину студенту. Господин студент! Угодно ли вам считать этот прием запрещенным? Если да, то я сейчас же дисквалифицирую вашего противника.

— Пусть борется дальше, — глухо ответил Елисей, лежа под татарином.

Слова его были приняты аплодисментами: народ це­нит благородство.

На третьей минуте Леська перевел противника в пар­тер, сделал вид, будто замешкался, и, когда татарин вздумал было подняться, молниеносно поймал его на «обратный пояс» и вскинул вверх. Теперь татарин лежал у него на плече. Елисей пронес его по всей арене и, дойдя до средины, швырнул на лопатки. Татарин грохнулся, как мешок с песком, и не сразу сообразил, где он.

В течение дальнейших десяти дней цирк ломился от зрителей. На Леську лезли русские грузчики, татарские пекари, украинские хлеборобы. Он втянулся в эту борь­бу. Она захватила его гораздо глубже, чем дешевая игра в чемпионате: здесь боролись люди с жизненным опытом, и каждый проявлял какую-нибудь смекалку, чтобы обой­ти правила. Это был сам народ, который ни в чем не вы­носил каких бы то ни было рамок. Если б им разрешили вольную борьбу, какая встречается в самой жизни, мно­гие из грузчиков, пекарей, хлеборобов победили бы Лесь­ку, но арбитр Мишин и триумвират Лжеполковник — Любовница — Сумасшедший неизменно присуждали по­беду студенту, и в конце концов довольно справедливо: играя в шахматы, нельзя ликвидировать королеву, сду­нув ее с доски.

Бредихин завоевал звание чемпиона Крыма и тысячу керенок в виде премии.

Все шло, казалось бы, хорошо. И вдруг вызов к ректору.

«Вот оно! — подумал Леська. — Карсавина пожалова­лась, и сейчас меня будут исключать из университета. Как я мог подпасть под такое влияние дикого старика! Это наваждение какое-то... Какой-то гипноз».

Но Аким Васильевич ничуть не смутился:

— Вас вызывают совершенно по другому поводу. Ни одна женщина не поставит под _удар_мужчнну_ только за то, что он ее любит. Одно из двух: либо я ничего не понимаю в женщинах, либо мир изменился в корне.

Но мир в корне не изменился, и колдун, пожалуй, действительно понимал толк в женщинах.

— Я очень рад вашим спортивным успехам, — сказал ректор. — Но звание циркача несовместимо со званием питомца Таврического университета. Вам, дорогой мой, придется выбрать между «Студентом Икс» и студентом Бредихиным. Еще одно выступление на арене цирка — и вы поставите себя вне стен вашей alma mater.

Так закончилась блестящая карьера Елисея Бреди­хина.

Денег у Леськи было много, но он понимал, что они быстро разойдутся, поэтому купил себе зеленый студен­ческий костюм с орлами, о которых мечтал с детства, внес деньги за второе полугодие в канцелярию универси­тета, снова заплатил Беспрозванному вперед за квартиру и опять остался с пустым карманом. И вновь пошло в ход сало прапорщика.

В университете Карсавина раздала студентам рефе­раты.

— Вы свободны, коллеги! — объявила она своим яс­ным голосом. — Студента Бредихина прошу остаться.

Студент Бредихин сидел на скамье в совершенном одиночестве. Сидел, как на скамье подсудимых. Алла Ярославна подошла и принялась глядеть на него с вы­ражением, которого Леська не разгадал.

— Что означает это сочинение? — спросила она офи­циальным тоном.

— Там все сказано...

— Это писал душевнобольной.

— Может быть, мы спустимся в Семинарский сад? — робко спросил Леська.

Карсавина вспыхнула:

— Однако вы, оказывается, записной донжуан!

— Это явствует из моего письма?

Карсавина опустила веки.

— Нет.

(Это была настоящая женщина.)

— Слава богу. Что же меня теперь ожидает? Вызов к ректору? Исключение?

— Как вы осмелились, Бредихин? Кто дал вам право?

— Алла Ярославна! Клянусь вам: я бы никогда не осмелился. Но я полюбил вас еще в Севастополе, когда вы допрашивали меня в тюрьме. Помните? Я тогда был гимназистом... Весь ваш обаятельный облик, мягкий ласковый голос, теплая рука на моем затылке... И это не было тонкой тактикой следователя, вы действительно вы­пустили меня на волю!

Карсавина рассеянно смотрела на Елисея, разгляды­вая его брови, ноздри, губы.

— Так это были вы?

— Да, но у меня к вам один вопрос. Разрешите? — спросил Елисей.

— Спрашивайте.

Леська понизил голос:

— Как вы могли стать следователем у белогвардей­цев? Вы! Такая чудесная!

Алла Ярославна сделала порывистое движение.

— Вы коснулись моей раны... Это мучает меня до сих пор... Арестованных было много, следователей мало. И вот министерство внутренних дел мобилизовало чуть ли не всех чиновников юстиции, прихватив и профессуру. Но я делала все, чтобы отпустить на свободу как можно больше людей. Уж вы-то это по себе знаете.