Иван Родионов - Жертвы вечернiя

Спорымъ шагомъ шедшія лошади вдругъ замедляли ходъ и, наконецъ, гдѣ-нибудь среди болота или въ заломахъ камышей совсѣмъ останавливались.

Сзади напирали другія повозки и слышались хриплые, раздраженные голоса.

— Ну, что еще тамъ?! Опять остановились? Заснули, сонные тетери! Ну, пошевели-вайтесь! Эй, проснись! Пошелъ впередъ! Пошелъ, пошелъ! Нечего разсусоливаться...

Но обыкновенно прежде, чѣмъ раздавались эти крики, шевелилась фигура сестры и длинной палкой начинала колотить по спинѣ возницы, крѣпко засыпавшаго и свѣшивавша-гося головой къ хвостамъ лошадей.

— Апанасъ, Апанасъ, проснись. Да проснись же, чортъ тебя возьми, толстый боровъ! — кричала сестра, не переставая усердно гвоздить возницу палкой по спинѣ.

Апанасъ обыкновенно сонно хмыкалъ, съ усиліемъ поднималъ голову, выпрямлялъ спину, долго ловилъ руками распущенныя, вывалянныя въ грязи, вожжи и крякнувъ, тогда только лѣниво и недовольно процѣживалъ сквозь зубы:

— Ну вы, заснули!...

Лошади съ тяжелымъ вздохомъ натягивали мокрыя постромки, загрузшая въ грязи, тинѣ и водѣ повозка, стуча колесами объ выбоины дороги и корни деревъ, переваливаясь и подпрыгивая по безчисленнымъ рытвинамъ, трогалась, а голова Апапаса опять неудержимо клонилась все ниже и ниже, къ хвостамъ лошадей...

Снова хлюпаніе по водѣ, тинѣ и грязи, снова толчки колесъ, скрипѣніе и переваливаніе съ бока на бокъ на корняхъ и рытвинахъ, снова причудливо-кривыя, толстыя вѣтви надъ головой, снова заломы камышей съ качающимися султанами хрипѣніе раненаго сосѣда, болѣзнетворный, вонючій болотный запахъ, цѣлыя озера стоячей воды, черезъ которыя пробирался обозъ, и все кромѣшная тьма и дальніе пожары, и вездѣ мокрота, сырость, грязь, грязь...

Сзади и спереди крики надрыва и понуканіе лошадей.

То и дѣло приходилось объѣзжать сломанныя и брошенныя повозки, упавшихъ въ воду и тину лошадей. Изъ повозокъ раздавались стоны и крики раненыхъ. Около повозокъ въ общей кашѣ съ гомономъ и криками копошились въ темнотѣ измученные, раздраженные, охрипшіе люди, натуживались подгоняемыя лошади. Другіе здоровые люди, утопая по колѣни въ водѣ или грязи, подбѣгали къ застрявшимъ, брались за постромки, за гужи, за колеса и съ неимовѣрными усиліями и трудомъ поднимали лошадей, вытаскивали повозки.

Такой дурной дороги Юрочка никогда не только не видалъ, но даже и вообразить не могъ.

«Адъ, совсѣмъ адъ! И эта тьма и это красное зарево!» — думалъ онъ.

— Гдѣ это мы ѣдемъ? — спросилъ онъ у сестры.

— А кто его знаетъ, — съ досадой отвѣтила та. — Вѣрно, лучшей - то дороги для насъ не заказано. Это мы сейчасъ подъ Кубанью, а называется это плавнями. Самое гиблое мѣсто. Тутъ даже и лѣтомъ - то днемъ не проѣдешь. А теперь весна, самая росторопь и темь. Вотъ куда насъ занесла нелегкая. И этотъ дурень — Апанасъ вѣчно спитъ. Того и гляди, вывалитъ въ грязь. Апанасъ! Апанасъ!

— А - а... я... заразъ! — откликался, ища вожжи, снова заснувшій возница.

—То-то заразъ! — ворчливо выговаривала сестра.

— Только и знаешь, что заразъ да заразъ и только за тобою и дѣла, что спишь. Боровъ, прямо боровъ, свинья. Сколько разъ говорила: не спи. Заснешь, станутъ лошади. Оторвемся отъ переднихъ, потеряемъ дорогу. И тогда что? Пропадать? Большевикамъ въ лапы? Тебѣ-то это только сладость, къ своимъ товарищамъ попадешь. А я покорно благодарю, я съ большевиками-то еще по Москвѣ знакома, больше не хочу. Да и рохля же ты, Апанасъ. Просто, горе съ тобою.

Тотъ молча выслушивалъ замѣчанія, понукалъ лошадей, но минуту-другую спустя снова засыпалъ, снова раздавался скрипучій голосъ сестры, разносившей возницу, снова длинная палка гуляла по его спинѣ.

Такъ ѣхали долго, цѣлую ночь. Казалось, нѣтъ конца этой дороги. Юрочка нѣсколько разъ просыпался, а на разсвѣтѣ всталъ окончательно.

Было туманно, промозгло и мокро. Дорога убійственна.

Вокругъ тоскливо и уныло: какая-то плоская, ржавая, насыщенная водой, земля, старые покосы, чахлыя деревья, вездѣ болотца и лужи.

Недалеко отъ дороги догорала огромная скирда соломы, зажженная добровольческимъ разъѣздомъ и свѣтившая ночью, какъ прожекторъ. Она-то и являлась путеводнымъ маякомъ для арміи и обоза въ кромѣшной тьмѣ минувшей ночи.

Обозъ свернулъ съ грязной, расхлябанной дороги, обратившейся въ сплошную жижу, въ которой выше ступицъ тонули колеса и огромнымъ таборомъ расположился на лугу, упершись головными, во много рядовъ, повозками "въ высокій берегъ какой - то рѣки съ росшими на немъ высокими, толстыми тополями.

Сквозь блѣдный серебристый покровъ деревьевъ, точно легкій румянецъ на свѣжемъ лицѣ юноши, извнутри проступала нѣжная зеленая окраска — цвѣтъ пробудившейся жизни и дѣятельности; далеко въ стороны отъ стволовъ протянувшіяся, подобно многочисленнымъ, мощнымъ рукамъ, еще безлистныя, искривленныя вѣтви распустили и кинули внизъ свои длинныя гирлянды бурыхъ, клейкихъ сережекъ. Внизу подъ деревьями еле замѣтно покрылся сѣрой пыльцой и набухнувшими почками мелкій прибрежный кустарникъ; зачервонѣли длинныя, тонкія, голыя лозины и между засохшими старыми, цѣпкими стеблями ежевики показались уже отъ корней новые, блѣдно-зеленые побѣги.

Всходило солнце, багрово-красное, точно съ сверхсильнымъ напряженіемъ пробиваю-щееся среди окутавшаго его густого, сѣдого, широкимъ сплошнымъ пологомъ поднимавша-гося вверхъ тумана.

Впереди все яснѣе и отчетливѣе вырисовывались низкія сакли, сараи и тонкій, стройный сѣро-синій минаретъ мечети черкесскаго аула.

Теплые лучи съ каждой секундой все разительнѣе и ярче пригрѣвали холодную, мокрую землю.

Съ каждой минутой въ прежде промозгломъ, холодномъ воздухѣ становилось яснѣе и теплѣе.

Казалось, что въ природѣ завязалась жестокая борьба между холодомъ и тепломъ.

И чувствовалось, что солнце одолѣвало.

Спустя какой-нибудь часъ стало жарко.

На огромномъ степномъ просторѣ, сколько могъ охватить глазъ, курились и клубились громадныя гряды сѣдыхь тумановъ, поднимаясь все выше и выше кь небесамъ и тамъ разсѣивались.

Солнце грѣло все сильнѣе и ярче. И все вокругъ, точно заново покрытое лакомъ, блестѣло и сверкало: и многочисленныя болотца и лужи, и длинныя полосы съ разъѣзженными, широкими колеями дорогъ, и блѣдная, оживающая, уже зеленѣющая между старымъ покосомъ травка съ миріадами искрящихся на ней, какъ чистой воды брилліанты, капель росы, и всѣ строенія, и всѣ деревья.

Отъ всей поверхности млѣющей, распаренной земли и особенно отъ рѣки, лежащей въ глубокихъ, крутыхъ берегахъ поднимался тонкій, легкій паръ.

Казалось, природа наверстывала свой недавній капризъ — несвоевременную зиму съ метелями, вьюгами и холодомъ.

Тутъ совершалась какая-то величавая и непостижимая тайна.