Владимир Дружинин - Именем Ея Величества

— На твоей совести, Паша. Мне, что ли, жалобы шлют? Тебе в Сенат. Проучи живодёров!

— Павел, — строго произнесла Екатерина.

Котёнка, вцепившегося в плечо, нежно сняла и перекинула на колени князю. Ягужинского задела свойская доверительность жеста больнее, чем насмешливая снисходительность соперника. Отозвался в тоне запальчивом.

— Жалобы есть и на твой адрес, президент. Доколе полки будут стоять по дворам [34] Расквартирование полков по обывательским домам в городе и деревне было введено при Петре I. Поначалу он предписал строить полковые слободы, но помещики отказались и размещали солдат в крестьянских дворах. ? Когда уберутся?

— То особ статья.

— Не все сразу, — сказала царица.

— Обмыслим, — отрезал князь, и генерал-прокурор замолчал. Похоже, его из размышлений исключат.

— Государь нам завещал, Паша, мужика и солдата беречь равно. Гвардейцам кое-как наскребли, ещё и матушка наша из своего кошелька добавила. А на грядущий год? Опять им репу жевать? А коль не уродится у них овощ? А при нас, при столице войско надо держать!

И начал, защищая четырёхкопеечную поблажку, сыпать цифирью. К папке с бумагами не прикоснулся, да и не умеет он читать быстро, выручает память, прочно отпечатались в ней столбцы расходов. На прокорм и снаряжение армии, флота, на починку и строение кораблей.

— Учил нас отец отечества, ежели потентат [35] Властелин (от нем. Potentat). токмо сухопутное воинство имеет, он однорукий.

И, обратись к царице:

— Вели, матушка, Сенату частым гребнем чесать, а миллион раздобыть. Без этого не обойдёмся.

Царица соглашалась — ущемлять военных, особенно гвардию, недопустимо. Поступать, как заповедал. Ягужинский ёрзал, терял терпение. Афоризмы Петра и ему известны, упрёки и наставления излишни — он ведь не подчинён князю, служебным рангом выше его.

— Ваша светлость… Должок за вами, я слыхал, именно миллион. Вы бы и внесли…

Данилыч побледнел:

— Видишь, матушка. Позорят раба твоего… Горазды считать в чужой мошне. Я, Павел, в твою не лезу!

Вскочили оба.

— Штилль!

Хлестнула окриком, усмирила. Послушно открыли поставец, налили себе вина, подали стакан и ей.

— Мир, господа! Прозит! [36] Ваше здоровье! (от нем prosit).

Выпили, поцеловались троекратно. Губы у Ягужинского пухлые, влажные — мазнул по щекам, обслюнявил. Утереть платком князь, однако, не посмел, царица следила пристально.

Отпустила генерал-прокурора в Сенат готовить указ. Данилыч ждал этого, пылая негодованием.

— Матушка, за что поношенье?

Екатерина вдавилась спиной в подушки, тормошила, ласкала котёнка.

— За что унижен твой слуга, за что оплёван, охаян? Велишь, покажу счета.

Подобрал папку с ковра. Отчёты хозяйственные при нём во дворце постоянно, так же как петиции на высочайшее имя — отменить следствие, возвести в градус генералиссимуса. Доступен лишь владетельным особам, так ведь он, князь Священной Римской империи, имеет право.

— Пашка, завистник проклятый…

— Эй!

Грудным голосом, басовито, почти по-царски:

— Александр… Ты много хочешь…

— Матушка…

Оборвала гневно.

— Молчи, Александр, — пилой полоснули латышские согласные. — Ты не один… У меня большая фамилия. Больше не говори мне. Терпенье, мон шер. [37] Дорогой (от фр. mon cher).

— Что ж, воля твоя.

Досаду не сдержал светлейший, выразил, прощаясь без слов, тщательным, сколько возможно, церемонным поклоном.

Мон шер, мон шер… Дружок дорогой — терпи! Угостила, владычица, такое твоё спасибо за верность. Пашке ты удружила…

Данилыч тёр щёки, едучи домой, саднило от Пашкиных губ. Поцелуй иуды. Теперь вконец обнаглеет.

У неё, вишь, фамилия большая! Всем не угодишь, матушка. Волков не насытишь и овец не спасёшь.

Кипел, бранился всю дорогу.

Возок тряхнуло, кони с разбега взяли береговой откос, встали в парадном дворе, охваченном двумя флигелями.

Домашние встретили хозяина добродушно, томились, ожидая дворцовые новости. Дарье бросил беспечно:

— Надурил Пашка.

Варваре скажет больше.

Ход к ней из предспальни князя, в покои во флигеле, примыкающие к детским. Без спроса — ни-ни! Блюдёт этикет боярышня Арсеньева. Постучал. Попугай за дверью крикнул:

— Хальт! [38] Стой! (от нем. halt).

Камеристка в белом передничке сделала книксен — душистая, сдобная плоть. Ущипнул пониже спины, охнула девка и объявила сумбурно:

— Либер [39] Дорогой (от нем. lieber). князь.

Наборный пол скользок, как лёд, изразцы вымыты мылом — помешана свояченица на чистоте. Всечасно тут скребут и трут, палят ароматное — понеже, считает она, болезни происходят от грязи и вони.

Комочком приютилась в кресле свояченица, поджав ноги под себя, нахлобучив шерстяной платок. Читает книжку.

— Устала я. Невмоготу с вами.

Сразу в атаку…

— С копыт собьёшь этак, милая, — молвил Данилыч. — Заикаться буду.

— Собьёшь тебя, Гог-магог! Ну вас всех!

— Полно, Варенька!

Омрачился притворно. Пустая угроза. Покинет она их на день, на три и заскучает. Повторялось уже. Шастает взад и вперёд, благо собственный дом рядом, на острове.

— Обламываю сыночка твоего, мочи нет. Басурман растёт. Одно занятье — саблей махать. Спать кличешь — брыкается.

— Глуп ещё.

— Кавалер уже… Одиннадцатый год.

Отец хмурит брови, но внутренне умилён. Прочит наследнику карьеру военную. Второй Александр Меншиков, второй тёзка великого македонца [40] Имеется в виду Александр Македонский (356–323 до н. э.), полководец и царь Македонии. . Отношение к именам у Данилыча суеверное. В походах прославит Сашка княжеский род.

— Он говорит — батюшка разве укладывался спать, когда шведов колотил?

Потеплела лицом и возникла прежняя Варвара, молодая, бойкая невеста в тайном ожидании суженого. Ладила паклю под платье, да зря, всё равно выпирал телесный изъян. Жених беспоместный взял бы горбатую, только ефимками позвякивай, так ведь ерепенилась Арсеньева.

— Марья учит французский?

Цель визита не выложит сразу. Разве спешит он или нуждается позарез в совете? Просто так приходит, душу отвести и заодно получить подтвержденье собственным мыслям.

— Учит. Дерзкая стала.

Старшей тринадцать, собой недурна. Немецкий осилила уже. Отец наметил жениха — польского графа Сапегу. Нос дерёт девка, будто краше её на свете нет. Санька на год младше, егоза, звонок в доме, всё ещё в детстве пребывает.

— Дура Санька. Дразнит брата. Царапаются…

— Златая пора, — вздохнул Данилыч. — Вот царица наша… Зрелые лета, а ума у неё…

— Не совладал?

Выронила книжку, развеселилась. Верхняя губка, арсеньевская губка, уголком вперёд, вздрагивает от любопытства, открывает мелкие беличьи зубки.