Лью Уоллес - Бен-Гур

— Могу я сделать еще что-нибудь? — спросила Амра. Рука матери уже лежала на кувшине, горло ее пересохло; но она остановилась и, выпрямившись, сказала твердо: — Да. Я знаю, что Иуда вернулся домой. Я видела его у ворот позапрошлой ночью, когда он спал на ступенях. Видела, как ты разбудила его.

Амра сцепила руки.

— О госпожа! Ты видела это и не подошла!

— Это убило бы его. Я никогда больше не смогу его об нять. Не смогу поцеловать. О Амра, ты любишь его, я знаю.

— Да, — сказала добрая душа, снова обливаясь слезами и падая на колени. — Я готова умереть за него.

— Докажи свои слова, Амра.

— Я готова.

— Тогда ты не скажешь ему, где мы, и что ты видела нас — это все, Амра.

— Но он ищет вас. Он пришел издалека, чтобы найти вас.

— Он не должен найти нас. Он станет таким же, как мы. Слушай, Амра. Ты будешь служить нам, как сегодня. Ты будешь приносить то немногое, что нам нужно — недолго уже… недолго. Будешь приходить каждое утро и каждый вечер и… и… — голос задрожал, воля готова была надломиться… — и рассказывать о нем, Амра, но ему ты не скажешь ничего о нас. Ты слышишь?

— Мне будет так тяжело слышать, как он говорит о вас, видеть, как он ищет вас повсюду — видеть всю его любовь и не сказать даже, что вы живы!

— Можешь ли ты сказать ему, что нам хорошо, Амра?

Рабыня закрыла лицо руками.

— Нет, — продолжала госпожа, — а потому молчи. А теперь иди и возвращайся вечером. Мы будем ждать тебя. Пока — прощай.

— Моя ноша будет тяжела, о госпожа, нелегко будет нести ее, — сказала Амра, падая лицом на землю.

— Насколько тяжелее было бы увидеть его таким, как мы, — ответила мать и подала корзину Тирзе. — Приходи вечером, — повторила она, беря воду и направляясь к гробнице.

Амра, стоя на коленях, ждала, пока они не скрылись, затем печально отправилась домой.

Вечером она вернулась и с тех пор обслуживала их каждое утро и каждый вечер, так что они не нуждались ни в чем необходимом. Гробница была каменным мешком, но все же менее безрадостным, чем камера в Крепости. Солнечный свет золотил вход, и она находилась в прекрасном мире. А под открытым небом легче сохранять веру в ожидании смерти.

Утром первого дня седьмого месяца — Тишри по еврейскому календарю или октябрь по современному — Бен-Гур проснулся в разладе со всем миром.

По приезде Малуха время на долгие совещания не тратили. Последний начал поиски с крепости Антония, смело обратившись к самому трибуну. Он рассказал офицеру историю Гуров и все подробности несчастного случая с Гратусом, показав, что в этом событии отсутствовал состав преступления. Целью настоящих розысков было выяснить, остался ли в живых кто-либо из несчастной семьи, чтобы положить к ногам цезаря прошение о возврате имения законным владельцам и восстановлении их в гражданских правах. Такое прошение, несомненно, повлечет за собой имперское расследование, в результатах которого друзья семьи не сомневаются.

В ответ трибун детально описал обнаружение женщин в Крепости и дал прочитать сделанную с их слов запись; было дано и разрешение снять копию.

После чего Малух поспешил к Бен-Гуру.

Бесполезной была бы попытка описать действие ужасного рассказа на юношу. Боль не облегчалась слезами или страстными криками — она была слишком глубокой для выражения. Он долго сидел неподвижно с бледным лицом и колотящимся сердцем. Время от времени, обнаруживая самые мучительные мысли, он бормотал:

— Прокаженные, прокаженные! Они — мать и Тирза — они прокаженные! Доколе, доколе Господи!

Душой его, сменяясь, завладевали праведное чувство скорби и жажда мести — нужно признать, едва ли менее праведная.

Наконец он встал.

— Я должен искать их. Быть может, они умирают.

— Где ты будешь искать? — спросил Малух.

— Для них теперь есть только одно место.

Малух запротестовал и в конце концов настоял на том, чтобы взять на себя руководство поисками. Вместе они отправились к воротам, выходящим на гору Злого Совета, где с незапамятных времен просили милостыню прокаженные. Там простояли весь день, раздавая милостыню, раcспрашивая о двух женщинах и предлагая богатые награды нашедшему их. Они делали это день за днем до конца пятого месяца и весь шестой. Ужасный город был тщательно прочесан прокаженными, для которых, мертвых только по закону, предложенная награда оказалась мощным стимулом. Снова и снова поисковые партии заглядывали в разверстую могилу близ колодца и расcпрашивали ее обитательниц, но те хранили свою тайну. Поиски не увенчались успехом. И теперь, наутро первого дня седьмого месяца, имелась только одна дополнительная информация. Недавно двух женщин, больных проказой, выгнали камнями из Рыбных ворот. Сопоставление дат привело к печальному убеждению, что речь шла о Гурах, но главный вопрос оставался неразрешенным. Где они? И что с ними?

— Мало того, что их заразили проказой, — снова и снова повторял сын с горечью, которую может вообразить читатель, — этого не довольно. Нет! Их еще должны были прогнать камнями из родного города! Моя мать мертва! Она блуждала в глуши! Она мертва! Тирза мертва! Я один остался! Зачем? Доколе, Боже, ты, Господь Бог моих отцов, доколе будет стоять Рим?

Яростный, отчаявшийся, жаждущий мести вышел он во двор караван-сарая и обнаружил его запруженным прибывшими за ночь. За завтраком, прислушиваясь к разговорам, он заинтересовался одной группой, состоявшей в основном из юношей — крепких, подвижных, закаленных, судя по манерам и речи, провинциалов. В их виде, трудноопределимом производимом ими впечатлении, посадке головы, взгляде сквозил дух, не свойственный обычно нижним классам Иерусалима, и по мнению некоторых воспитываемый особенностями жизни в горных районах, а более вероятно — здоровой и свободной жизнью. Вскоре он убедился, что это галилеяне, прибывшие в город по разным причинам, но преимущественно для участия в празднике Труб, который должен был состояться в этот день.

Пока, глядя на них, он летел мыслью к свершениям, возможным силою легиона, набранного из таких людей и дисциплинированного в суровом римском стиле, во двор вошел человек с пылающим лицом и возбужденно сверкающими глазами.

— Почему вы еще здесь? — спросил он галилеян. — Раввины и старейшины идут из Храма к Пилату. Скорее за ними!

Его мгновенно обступили. — К Пилату! Зачем?

— Они раскрыли заговор. Пилатов новый акведук должен быть оплачен из денег Храма.

— Что, святыми дарами? — вопрошали они друг друга, сверкая глазами. — Это же корван — деньги Бога. Пусть притронется хоть к шекелю, если посмеет!

— Идем, — торопил вестник. — Они уже на мосту. Весь город идет следом. Мы можем понадобиться. Скорее.