Лью Уоллес - Бен-Гур

Он шевельнулся. Они отпрянули, но услышали, как он бормочет во сне:

— Мама! Амра, где…

Он снова погрузился в глубокий сон. Тирза сжалась в тоске. Мать уткнула лицо в пыль, стараясь подавить рыдания, такие глубокие и сильные, что, казалось, разрывается сердце. Она почти желала, чтобы он проснулся.

Он спрашивал о ней, она не забыта, во сне он думал о ней. Этого ли не довольно?

Наконец мать поманила Тирзу, они встали и, вглядевшись последний раз, будто желая нетленно запечатлеть его образ, рука в руке перешли через улицу. Скрывшись в тени, они опустились на колени, глядели на него, ожидая пробуждения, откровения — они не знали, чего. Никто еще не измерил всего долготерпения любви, подобной этой.

Он не просыпался, а из-за угла дворца показалась еще одна женщина. Двое в тени видели ее, залитую лунным светом; маленькая фигура, согбенная, темнокожая, седоволосая, в опрятной одежде рабыни, она несла корзину овощей.

При виде человека на ступени, новопришедшая остановилась, потом, решившись, двинулась вперед — тем тише, чем ближе к спящему. Обойдя его, приблизилась к воротам, чуть отодвинула калитку, сунула руку в щель, и одна из широких досок левой створки бесшумно отошла в сторону. Женщина просунула внутрь корзину и собиралась последовать за ней, но, поддавшись любопытству, помедлила, чтобы бросить взгляд на незнакомца.

Зрительницы на другой стороне услышали тихий вскрик и видели, как женщина терла глаза, потом наклонилась, всплеснула руками, дико оглянулась, схватила откинутую руку и нежно поцеловала — чего так желали, но не посмели сделать они.

Проснувшись, Бен-Гур инстинктивно вырвал руку, глаза его встретились с глазами женщины…

— Амра! Амра, ты ли это? Добрая душа не нашла слов в ответ, но упала ему на шею, плача от счастья.

Он бережно отстранил ее, поднял мокрое от слез старушечье лицо и целовал, счастливый немногим менее, чем она. Затем на другой стороне услышали его слова:

— Мать… Тирза… Амра, скажи мне о них! Говори, говори, молю тебя!

Амра лишь снова залилась слезами.

— Ты видела их, Амра. Ты знаешь, где они, скажи, что они дома.

Тирза шевельнулась, но мать, твердая в своей решимости, схватила ее и прошептала:

— Не смей — ни за что. Нечистые, нечистые!

Ее любовь была тираном. Пусть у обеих разорвутся сердца, он не должен стать таким же, как они; и она победила.

Тем временем Амра лишь всхлипывала ему в ответ.

— Ты собиралась зайти? — спросил он, увидев отодвинутую доску. — Входи. Я иду за тобой, — он встал. — Римляне — да обрушится на них гнев Господен! — римляне солгали. Дом мой. Вставай, Амра, и идем.

Мгновение, и они исчезли оставив двоих, скрытых тенью перед голой поверхностью ворот — ворот, в которые они никогда больше не смогут войти. Они лежали в пыли.

Они выполнили свой долг. Их любовь доказана. Утром их нашли и камнями прогнали из города. — Прочь! Вы мертвые, идите к мертвым!

Современные путешественники в Святую Землю, осматривая знаменитое место с прекрасным названием Царский сад, спускаются по руслу Кедрона или меже Тихона и Хиннома до древнего колодца Ен-рогел, выпивают глоток чистой живой воды и останавливаются, исчерпав достопримечательности в этом направлении. Они осматривают огромные камни, обрамляющие колодец, спрашивают о его глубине, улыбаются примитивному способу подъема журчащего сокровища и расходуют толику милосердия на живущих с него оборванцев; затем, обернувшись, они бывают захвачены врасплох горами Мориа и Сион на севере, склон одной из которых упирается в Офел, а другой — в то место, где некогда был Город Давида.

На заднем плане, сколько хватает глаз, — собрание священных мест: тут Харам с его грациозным куполом, там — несокрушимые остатки Гиппикуса, дерзкого даже в руинах. Насладившись этим видом и запечатлев его в памяти, путешественники обращают взгляды к Масличной горе, стоящей в своем мрачном величии справа, и горе Злого Совета слева, которая, если они сведущи в священной истории, а также раввинских и монашеских преданиях, возбуждает в них интерес, преодолевающий мистический страх.

Потребовалось бы слишком много времени, чтобы рассказать обо всем интересном, связанном с этой горой; для наших же целей достаточно упомянуть, что она имеет своим основанием Ад нынешней религии — Ад серы и огня — или древнюю Геенну; и что ныне, как и в дни Христа, ее утесы, на юг и юго-восток от города изборождены гробницами, с незапамятных времен населяемыми прокаженными, и не одиночками, а целыми общинами. Здесь они основали свое государство и свое общество, здесь — город, населяемый только ими, избегаемыми, как носители Божьего проклятия.

На второе утро после событий предыдущей главы Амра пришла к колодцу Ен-рогел и села на камень. Знакомый с обычаями Иерусалима, взглянув на нее, сказал бы, что это любимая рабыня из обеспеченного дома. С собой она принесла кувшин для воды и корзину, содержимое которой скрывала белоснежная салфетка. Сев и опустив поклажу, она распустила шаль, сплела пальцы на коленях и устремила сосредоточенный взгляд в гору, круто спускающуюся к Акелдаме и Земле Горшечника.

Было очень рано, она пришла к колодцу первой. Скоро, впрочем, появился мужчина с веревкой и кожаным ведром. Поприветствовав темнолицую старушку, он развернул веревку, привязал к ведру и принялся ждать клиентов. Желающие могли черпать воду сами, но это был профессионал способный мгновенно наполнить самый большой кувшин, какой унесет самая сильная женщина.

Амра сидела неподвижно и молча. Глядя на кувшин, мужчина спросил, не нужно ли наполнить его; она вежливо ответила: «Не сейчас», после чего он не обращал на соседку внимания. Когда рассвет перебрался через Масличную гору, появились работодатели, и он занялся ими. Женщина все это время сидела и смотрела на гору.

Показалось солнце, но она все сидит в ожидании чего-то, а мы, тем временем, выясним, чего же она ждет.

До сих пор Амра ходила на рынок после заката. Незаметно выскользнув на улицу, она отправлялась по лавкам Тиропеона или Рыбных ворот, покупая мясо и овощи и возвращаясь, чтобы снова запереться во дворце.

Можно представить, каким счастьем было для нее возвращение Бен-Гура в старый дом. Ей нечего было рассказать о госпоже и Тирзе — нечего. Он хотел переселить ее в не столь одинокое место — она отказалась. Она хотела бы, чтобы он поселился в своей комнате, где все осталось по-прежнему, но опасность разоблачения была слишком велика, а он более всего избегал посторонних расспросов. Он обещал бывать как можно чаще. Приходить ночью и уходить до света. Она приготовилась радоваться этому и наконец занялась мыслями о том, как порадовать своего любимца. То, что он превратился в мужчину, не приходило ей в голову, как и то, что вкусы его могли измениться. Когда-то он любил сладости, она вспоминала, что нравилось ему больше всего и решила сделать запас, всегда готовый к его приходу. Можно ли придумать более счастливую заботу? И следующим вечером она выскользнула раньше, чем обычно, и с корзиной в руке отправилась к Рынку Рыбных ворот. В поисках лучшего меда, она наткнулась на мужчину, рассказывавшего какую-то историю.