Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 1

— Пойду, соберу поесть вам, — сказала Феодосия. «Ты ж, Матвей Семенович, небось, ранним утром выехал — должно, проголодался».

Башкин проводил ее глазами и повернулся к Феодосию.

— Скажи ей, — мягко посоветовал ему монах.

— Грех это, — Матвей опустился на лавку и посмотрел на Феодосия — тот подумал, что никогда еще, даже в подземной темнице, не видел он такого взгляда — отчаянного, безнадежного, зовущего.

— Как же это, Феодосий, вот ты умный человек, пастырь наш…

— Не пастырь я, Матвей, упаси Господи, — резко прервал его монах. «Такой же, как все остальные люди— я, не лучше их».

— Так вот и ответь мне, как человек человеку, разве ж не грех это — любовь моя? Разве не сказано в Писании, что кто смотрел на жену ближнего своего и желал ее, пусть и в мыслях — тот все равно, что прелюбодействовал с ней? — Башкин закрыл лицо руками.

Феодосий присел рядом с ним и мягко сказал:

— Знаешь, Матвей, я ведь почему в монахи ушел? Был я холопом боярским, — не человек и вовсе, и думал, что в монастыре — там жизнь другая. А как постриг принял — так понял, что и за монастырскими стенами свободы нет. А свобода — она здесь только, — Феодосий указал на свое сердце, — в душе человека. Как можно душу-то убивать — Богом она не для этого нам дадена!

— Как же мог-то я! — покачал головой Башкин. «Вчера даже Писание читал — помнишь же, что там сказано было про царя Соломона и Вирсавию, да про мужа ее. И как Всевышний после этого Соломона наказал».

— Ты себя с царем Соломоном, Матвей Семенович, уж не ровняй, — усмехнулся Косой. «Не потому я так говорю, что не мудр ты — мудр, а потому, что зная о Соломоне, не поступишь ты так».

— Так что же мне делать-то, Феодосий? Я ведь потому и на суд хочу пойти, а хоша бы и на смерть, что жизни без нее — нет мне. Как вижу ее, так все вокруг ровно солнцем залито, как нет ее рядом — так и жить не стоит. А уж сколь я перед ее мужем виноват — этого и не измеришь, и еще тяжелей мне, как я об этом думаю.

— Вот что кажется мне, Матвей — решительно сказал монах, — человек — он не по словам и помышлениям, а по делам своим судится. Ежели бы сделал ты что позорное — тогда и надо было бы тебе каяться, и то — не передо мной, или кем другим, а только лишь перед Богом. А ты и не делал ничего.

Феодосий помолчал и добавил:

— А все же сказать ей это надо. Не след ближнего своего в неведении держать. Сказано в том же Писании: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Значит — не делай ему того, чего не хочешь, чтобы тебе сделали. Вот и все. Поэтому, Матвей, и не совершишь ты грех — человек, хоша и не ангел, однако же, Бог ему дал свободу выбирать — добро причинить ближнему, али зло. А дурного чего ты чинить не будешь, уверен я.

— Может, к Федору Васильевичу пойти сначала? — робко спросил Башкин.

— А она что же, не человек, что ли? — Феодосий, припадая на раненую ногу, заковылял по горнице. «Ровно ты, Матвей Семенович, на рынке торгуешься — понравилась корова, пойду к ее хозяину. А человек — он не корова, и владельцев у него нет, окромя Бога. Сам же вон ты холопов да волю отпустил, а теперь так рассуждаешь».

— Но ведь муж у нее есть, — начал Башкин.

— Что ж ты, Матвей, думаешь — ежели женщина, так и воли у нее своей нет, и разума тоже? — ядовито спросил Феодосий. Сказано же — и сотворил Всевышний человека по образу и подобию своему, мужчину и женщину создал он их. Нет, Матвей Семенович, учиться тебе еще и учиться.

Тут вошла Феодосия с посудой и разговор прервался.

За едой Вельяминова спросила:

— Давно хотела узнать у тебя, Феодосий, — вот ходим мы в церковь, кланяемся там святым иконам, свечи к ним ставим — для чего все это, как ты думаешь?

— Так, Федосья Никитична, ровно, что идолы это языческие, — ответил Косой. «Духом подобает поклоняться Отцу нашему небесному, а не поклоны бить, или на землю падать, или, как варвары какие, проскуры и свечи в церковь приносить».

— Иисус не то заповедовал нам, — добавил Башкин.

— Вот Матвей Семенович со мной не согласен, — улыбнулся Феодосий, — а все ж скажу я — Иисус, хоша и пророк был, но был человек, и сын человеческий, как и все мы».

— Не сын Божий? — Феодосия внимательно посмотрела на Косого.

Тот выдержал ее взгляд и тихо ответил: «Нет».

— Федосья Никитична, — позвал ее после обеда Башкин, — пока Феодосий отдыхает, разговор есть у меня к тебе».

Они вышли из усадьбы, и пошли через луг к реке.

В самом разгаре было московское лето. Боярыня остановилась и, наклонившись, стала собирать цветы у края тропинки.

— Подожди, Матвей Семенович, — попросила она, — хочу Феодосию в горницу поставить.

Столько времени он в темнице пробыл, хочется порадовать его».

Башкин смотрел на ее тонкое, будто иконописное лицо, на серые глаза, в которых сейчас, на солнце, играли золотистые искорки, на длинные пальцы, которые мягко, аккуратно касались свежей травы, и мнилось ему — будто вся она соткана из света и сладкого, кружащего голову запаха цветущих лип.

Тишина стояла на лугу, знойный воздух полудня окутывал их, жужжали пчелы, а наверху, в просторе неба, парил, широко раскинув крылья, одинокий коршун.

— Феодосия, — сказал Матвей, и она поднялась, пряча лицо — только глаза сияли, — в охапке цветов.

— Что, Матвей Семенович? — спросила она, глядя на Башкина — мягко и доверчиво, будто ребенок смотрит на родителя. «Случилось что?».

— Случилось, — ответил он, с трудом подавил в себе желание коснуться ее руки, что была совсем рядом с ним, и посмотрел ей прямо в глаза: «Надобно мне тебе сказать кое-что, боярыня».

Слушая его, Феодосия молчала, и только краска сбегала с ее лица, пока не стало оно совсем бледным, мертвенным, — даже губы бросило в синеву.

— Поэтому и иду я на суд, — закончил Башкин, — что без тебя нет жизни мне. Все равно мне сейчас — умру, так умру, хоша под пытками, хоть бы и на костре. Бежим вместе, Феодосия, бежим! Там, на свободе, сможем жить, как захотим, всегда рядом будем, до смерти нашей».

Он попытался взять женщину за руку, но та медленно, будто во сне, отошла от него.

— Обещалась я до смерти другому человеку, Матвей Семенович, — тихо сказала Вельяминова.

«И нет у меня пути иного, кроме того, что выбрала я, с Федором повенчавшись. Нет, и не будет».

— Так люблю я тебя, Феодосия, — умоляюще сказал Башкин. «Разве ж можно любящего тебя оттолкнуть?»

— Не просила я твоей любви, Матвей Семенович, — спокойно сказала Вельяминова. «Не искала я ее, а что пришлась я тебе по сердцу — в том моей вины нет. Уезжай с Феодосием, а там, даст Бог, встретишь ту, что люба тебе будет. А я тут останусь — здесь муж мой, дитя наше, и не надо мне ничего другого».

Она собрала цветы и добавила: «А разговор этот забыть нам стоит — что тебе, что мне. Не было слов таких сказано».