Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 1

— Разве ж ты сможешь смотреть на то, как страдает жена твоя венчанная, а, Михайло Степанович? — спросил царь. «Она ж тебе Богом дадена, чтоб защищал ты ее и оберегал, а ты ее на муки обрекаешь».

— Да ежели вы… — начал подниматься Михайло, но стрельцы навалились ему на плечи.

— Да ты что! — ахнул Басманов. «Да как ты мог подумать такое, боярин! Мы ж христиане, как можно жену, венчанную хоша пальцем тронуть!»

— Нет, — окольничий улыбнулся, — нам того не надобно, ты нам и так все расскажешь, как Прасковья твоя под кнутом окажется».

— Будешь говорить? — наклонился царь к Прасковье и вдруг отшатнулся — та плюнула ему в лицо.

— Алексей Данилович, — сказал Иван, — медленно, спокойно, — очаг сюда подвинь и клещи на нем нагрей. Пусть держат ее двое, али трое, а то она вырываться будет. И воды еще принеси, холодной, со двора.

— Государь, она ж после этого и вовсе ничего говорить не сможет… — попытался возразить окольничий.

— А и не надо, — ответил царь, переворачивая клещи на огне. «Зато как на плаху пойдет — так молча».

Он крепко взял Прасковью одной рукой за горло, близко поднеся к ее лицу раскаленное железо.

Михайло увидел, как расширяются глаза его жены. Иван одним быстрым, неуловимым движением сомкнул клещи, изо рта Прасковьи хлынул поток крови и раздался крик — жалкий, жалобный, тут же угасший.

Царь с отвращением разнял клещи и наступил ногой на отрезанный язык женщины.

— Да ты не лей, — приказал он Басманову, «ты голову ей в ведро окуни. Хочу я, чтобы она это видела».

Женщина, мыча от боли, билась на полу, ровно рыба, раскрыв рот, ища глотнуть воздуха.

— Подними ее и тащи сюда, — сказал царь окольничему. «На колени поставь».

— Смотри, смотри, — сказал он женщине. «Смотри, как я мужа твоего сейчас холостить буду.

Видела ж ты, как с конями это делают, тако же и с людьми.

Был у тебя муж, а на кол я его мерином посажу. Обещал же я все семя ваше истребить — так вот с него и начну».

— Разденьте его, — приказал Иван, кивая на Воронцова. «Не хочешь, еще раз-то, а? — издевательски спросил он у Михайлы. «А мы посмотрим».

Воронцов сжал зубы и поглядел на залитое кровью лицо жены.

— Прощай, — сказал он и закрыл глаза.

Степана привели к Басманову глубокой ночью, когда крики, доносившиеся из подвала, утихли, и покой опустился на Москву.

Окольничий сидел при свече, и Степе показалось, что обычно спокойное его лицо изменилось — дергался уголок рта, залегли тени под глазами, чуть подрагивали пальцы, стуча по столу.

— Ну что, — Басманов вздохнул, «Матвея-то Семеновича готов увидеть, Степа? Или ты и так все расскажешь?»

— Сказал царю, говорю и тебе, — независимо ответил Степан, — слова единого вы от меня не добьетесь, хоша что делайте».

Окольничий похрустел костяшками пальцев и крикнул, приоткрыв дверь:

— Давайте его сюда!

Башкин не мог стоять — стрельцы поддерживали его с двух сторон, ноги его бессильно волочились по полу.

— Что, Степа, испугался? — улыбнулся окольничий. «Ты не смотри, что ты парень молодой и здоровый — как в тиски руку зажмут, так, то же самое будет — он показал Воронцову на посиневшие, вспухшие, повисшие бессильно пальцы Башкина. Тот внезапно поднял голову и посмотрел заплывшими от побоев глазами на юношу.

— Узнаешь, Матвей Семенович? — спросил его окольничий. «Тот самый Степан Воронцов, о коем говорил ты нам. Видишь, мы хоша долго и запрягаем — с тобой, сколько проваландались, — так быстро ездим, — как ты открыл нам, кто тебе помогал, сразу мы вас и свели».

Башкин молчал.

— Так и будешь упорствовать? — Басманов вздохнул. «Ну что ж, Матвей Семенович, вона царь велел — ежели ты нам чего расскажешь, так плахи минуешь, пойдешь в тюрьму монастырскую. Тоже не сладко, конечно, однако же, жив останешься».

— Рассказал я, что знал, — едва слышно ответил боярин. «Остальное вона у него спрашивайте, — кивнул Башкин на Степана.

— Ну что ж, — повернулся окольничий к Воронцову, — по всему выходит, что Матвей Семенович отсюда в монастырь поедет, а ты, Степа — уж не знаю куда».

Башкина вынесли из палат.

— Вот, Степан, — сказал окольничий, садясь за стол и подвигая к себе очаг, — видишь, какое дело у нас с тобой выходит. И рад бы я тебе подсобить, да никак не могу — ежели ты упираться будешь.

Матвей Вельяминов нежно поцеловал руку царя.

— Ну что ты, милый, — вздохнул Иван Васильевич, — ровно не знаешь, как я люблю тебя.

Вотчины воронцовские — это так, ерунда, — разве ж измеришь землями да холопами нашу с тобой дружбу?

Да и к тому же, ты уже в возраст вошел, пора тебе от батюшки отделяться, своим хозяйством жить. Как обустроишься на Рождественке — так в гости зови».

Юноша, лежавший под меховой полостью, ближе прижался к царю. Тот пропустил сквозь пальцы золотистые, густые локоны и шепнул Матвею:

— Скоро уж совсем ты выздоровеешь, сейчас Воронцовых изничтожим, и заживем спокойно.

— А что с ними-то? — спросил юноша, ласкаясь к царю.

— Невеста твоя бывшая, — Иван усмехнулся, — опоила себя ядом, а отец ее под пыткой помер, ну ничего, еще Степан у них остался, чтобы на кол сесть.

— Прасковья, я слышал, разумом помутилась? — Матвей зевнул.

— Да, совсем плоха стала. Ну ничего, все одно ей на плахе лежать, — царь нежно поцеловал Матвея. «Ты спи, родной, отдыхай, тебе еще рано вставать, вот и Федосья Никитична так говорит».

— Ежели б не мачеха моя, — сказал юноша, — я думаю, и не оправился бы я так быстро».

— Да, — Иван поднялся с ложа, «надо б Федосье чего подарить за излечение твое. Вот и царице она помогла травами своими».

— Когда срок-то Анастасии Романовне? — спросил Матвей.

— Великим Постом, с Божьей помощью, — ответил царь и внимательно посмотрел на юношу:

«Да ты что, Матюша, плачешь, что ли?»

Отрок не ответил, отвернувшись, кусая губы.

Иван вздохнул, и, присев, обнял любовника.

— Ты у меня единственный, — сказал он, глядя в большие, блестящие слезами, глаза Матвея.

«Ты пойми, — жены да дети, — это ж обязанность царская, не могу я иначе, на кого мне страну оставлять, коли я помру?»

— Каждый раз, как ты от меня уходишь, — прерывающимся от обиды голосом ответил Матвей, — так будто жизнь моя с тобой исчезает. А как я думаю, что ты с ней… — он сжал челюсти и замолчал.

— Не буду я врать тебе, Матюша, — серьезно сказал царь, — раз мы друг другу душой принадлежим. Царицу я не так, как тебя люблю, но все, же жена она моя венчанная, Богом мне нареченная».

— А я как же? — Матвей сглотнул слезы. «Разве ж не твой я телом и всем существом своим?

Если ты мне что прикажешь — так без сомнения сделаю это, ты же сам видел!»

— Знаю, — царь приложил палец к его губам. «Знаю, милый. Однако же ты не маленький мальчик уже, тебе тоже жениться надо будет, род свой продлевать. Не вечен же батюшка твой».