Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 2

Они выпили вина — по три глотка каждый, и митрополит сказал: «Ну, пойдемте вкруг аналоя-то».

Когда они поцеловали иконы, митрополит закинул голову вверх и сказал: «Ну, ежели сии строители так работать будут, то к вечеру все закончат».

— Там вам, святой отче, сам Федор Савельевич Конь дыру заделывает, — рассмеялся Федя, и, наклонившись, поцеловал алые, красиво вырезанные, сладкие губы Лизы.

Китай-город тонул в нежном сумраке начала лета. С Москвы-реки был слышен скрип весел, мычали загоняемые в хлев коровы, в церкви Всех Святых, по соседству с избой зодчего, били к вечерне.

— Ты никуда не ходи, — велела Лиза, поднимаясь. «Ты вон какой — тебя за версту видно, а я — девушка одернула подол сарафана, — никто и не узнает меня. Я быстро».

— Да я потерплю до завтра-то, — угрюмо сказал Федор. «Вон, луковиц тут пара есть, да и водку не всю допили».

— Одной водкой сыт не будешь, — вздохнула Лиза и на мгновение прижалась сзади, обняв мужа за плечи. «Ты ж с утра не ел, и неизвестно, когда завтра поедим».

— Как заберем в сторожке все, что надо, — Федя взял ее руку и поцеловал, — так лошадей купим, в деревне какой, подальше. По Смоленской дороге не поедем, там стрельцами все утыкано, пущай подольше проскачем, зато в безопасности.

— Я завтра с утра соберусь, — Лиза подняла с пола холщовый мешок. «Еще хорошо, что Федор Савельевич сие отдал, хоть будет, куда вещи положить, хоть их и немного у нас. Ну, все, — она завязала платочек, — я до кабака и обратно, мигом обернусь. Не хочется, конечно, деньги тратить, но тут и готовить не из чего, — вздохнула она, обводя глазами чистую, но заброшенную избу.

— А что, мил человек, требуха-то свежая у тебя? — спросила Лиза целовальника, восседавшего в грязном, многолюдном кабаке поближе к Яузе.

— Что, бабенка, — усмехнулся тот, — цельный день язык чесала, а сейчас, как мужик домой идет, спохватилась, что кормить его нечем?

Лиза покраснела и потупила глаза.

— Свежая, свежая, — целовальник принял горшок, что протянула Лиза, и навалил туда дымящейся требухи с луком и морковью — от души.

— И хлеба еще, — распорядилась Лизавета.

— Смотри-ка, — весело крикнули из-за стола, — и хлеба у нее нет! Была б ты моей женой — ухвата бы отведала за лень такую.

— А может я, чем другим угождаю, — Лиза подхватила горшок и половину буханки хлеба, и, рассмеявшись, выбежала на улицу.

— Да, — задумчиво сказал кто-то, — коли сия задница рядом, так и хлеба не надо, мужики.

— Да там и грудь хороша, — присвистнул кто-то. «Была б у меня жена такая — пусть хоша день-деньской ничего бы не делала, все равно ночью свое бы отработала».

— Днем тоже можно, — рассудительно заметили из-за соседнего стола и мужчины расхохотались.

Федор вытер хлебом дно горшка и оглянулся, ища что-то на столе.

— А более и нет ничего, — грустно сказала Лиза, что сидела напротив. «Возьми, — девушка подвинула ему свою горбушку, — я не голодная все равно.

— А ну ешь, — приказал муж и разлил по кружкам остатки водки.

— А мне зачем? — закраснелась Лиза. «Я и не пробовала никогда».

— Пей, пей, — ласково сказал юноша. «А то вон — пока бегала, продрогла вся, вечера-то свежие еще».

Лиза выпила, — залпом, закашлялась и сказала, избегая его взгляда: «Ночи тоже».

— Ну, — Федя сел рядом с ней, — сего, Лизавета, ты не бойся, потому как я с тобой, и теперь так всегда будет.

Девушка встряхнула короткими, вьющимися волосами, и вдруг сказала, смотря на свечу, что оплывала на столе: «Матушка мне говорила кое-что, только я не уверена, что у меня получится».

Федор рассмеялся и привлек ее к себе. «А что у тебя должно получиться, Лизавета, а?». Он поцеловал нежную, белую шею, и шепнул в маленькое ухо: «Ты мне расскажи, а то я не знаю».

— Как не знаешь? — Лиза ахнула, повернулась, и Федор с наслаждением сказал, любуясь ей:

«Вот те крест, Лизавета, не знаю. Придется тебе меня учить».

У нее открылся рот, и муж ворчливо рассмеялся: «А ну иди сюда».

В соседней горнице было совсем, сумеречно. Широкая лавка чуть заскрипела под его тяжестью, и Федор сказал, гладя Лизу по голове: «Ну, посмотрим, получится у тебя, али нет».

Он вдруг сцепил, зубы и коротко попросил: «Еще!»

— Будет, — Лиза подняла голову и в синих глазах заметались искорки смеха. «А ты, Федя, что — так и собираешься отдыхать?».

— Я устал, — томно сказал муж, и тут же, — не успела она опомниться, — развернул девушку удобнее. «Вот так, — проговорил он, чувствуя, какая она вся под его губами, — жаркая и покорная, — вот так, Лизавета!».

— Ты такой большой, Федя, — вдруг, изумленно, проговорила жена.

— Ну, — он на мгновение оторвался от ее тела, — пора бы, и привыкнуть, Лиза, сколько лет меня знаешь-то.

— Я не про это, — она рассмеялась и вернулась к своему занятию.

— К сему тоже привыкнешь, иного мне Господь Бог не дал, — ответил ласково муж и, погладив ее по белому, нежному бедру, сказал: «А ну, иди-ка сюда!».

Оказавшись на столе, Лиза спросила: «А почему так?»

— Потому, — под его руками была ее грудь, — небольшая, мягкая, не видная из-под его ладоней.

— Потому, — повторил муж, медленно, очень медленно лаская ее, — что стол крепче, не сломается.

Лиза раскинула руки и вцепилась ногтями в гладкое, оструганное дерево. «Да, — сказала она, мотая головой, закусив губы, — да, Федя! Господи, хорошо-то как!».

— Ты скажи, если больно, — он наклонился, целуя ее, прижимая спиной к столу. «Не молчи».

— Нет, хорошо, очень хорошо, — Лиза тяжело, прерывисто дышала. «Еще хочу!»

Он услышал нежный, короткий стон, а потом все было — горячо, как в огне, и просто — так просто, что он еще успел подумать: «Господи, как будто под меня ты ее сотворил». Она вдруг приподнялась, обняв его, оказавшись почти на краю стола, и сказала: «Еще!».

— Слезай, — велел муж, и, уложив ее на лавку, добавил: «Ну, все, Лизавета, теперь уж сие — на всю ночь».

— И хорошо, — она была такая маленькая, что Федор, накрыв ее своим телом, рассмеялся:

«Сейчас так, а потом я тебя наверх усажу, тебе понравится».

— С тобой мне все нравится, — еще успела прошептать Лиза.

Он спал, обнимая жену, укрыв ее всю своими руками, и снилась ему — она. Она стояла там, на Чертольской улице, белая, вся белая и было у нее наверху — семь шатров, на которых развевались флаги.

— Какой я дурак, — сонно пробормотал Федор. «Я же рисовал ее там, на стене, в Мон-Сен-Мартене, у адмирала. Какой я дурак!»

— Что? — Лиза зевнула и приоткрыла один синий глаз.

Он оделся, зажег свечу и нашел в кипе бумаги у стены чистый лист. «Вот так, — сказал Федор, потянувшись за угольком, — я на тебя смотреть буду, Лизавета. Вот она, я ее искал так долго, а вот она где — у тебя в глазах».

Он быстро чертил, и видел во взгляде жены ее — высокую, стройную, уходящую вверх, в бесконечное московское небо.