Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 2

— Детям печенье испекла, — она усадила Джона за большой стол красного дерева и сказала:

«Вы тоже берите, и сейчас я вам подогретого вина принесу, на улице сырость такая, хоть бы высокой воды в этом году не было».

Высокий, крупный рыжеволосый мальчик помялся у входа в столовую и спросил: «Мама, я математику уже всю сделал, Стефано спит, можно я погуляю, пойду, меня друзья там, — он махнул рукой на площадь, — ждут».

— А ты бы поздоровался, Пьетро, — ласково сказала мать. «И оденься, как следует, пожалуйста».

Мальчик протянул руку, и Джон, пожав ее, рассмеялся: «Рад знакомству».

Ребенок убежал, подхватив мяч, и женщина улыбнулась: «Семь лет ему, он родился, как мы еще в Польше жили. А Стефано — три, этот уже у нас венецианец».

— Я слышал, муж ваш вместе с синьором Антонио Контино этот новый мост возводит, от Дворца Дожей к тюрьме? — спросил Джон.

— Ой, и не только его, — синьора Изабелла вздохнула, и посчитала на пальцах, — четыре церкви, два палаццо на Большом Канале, и ремонтов у него — то ли семь, то ли восемь. Я и не вижу синьора Теодора, он домой только спать добирается, — женщина покраснела.

— Хотите, когда ваш младший проснется, погуляем? — предложил Джон. «Ветер вроде стихает, да и солнышко выглянуло, маленькому полезно будет».

Она покраснела. «Как утренняя заря, — подумал Джон. «Господи, какая у нее кожа — нежная, словно сливки».

— Ну, если я вас не стесню, — тихо сказала синьора Изабелла.

— Заодно, — Джон улыбнулся, — я с мальчиками в мяч погоняю. Ну, если они меня примут, конечно.

«Какой молодой, — подумала Лиза, глядя на приятное лицо мужчины. «Младше меня, наверное».

— Вам сколько лет? — внезапно спросила она, убирая со стола.

— Двадцать четыре в сентябре будет, — усмехнулся лорд Джон.

— Так я вас старше, мне в мае двадцать четыре, — она остановилась с бокалами в руках и мужчина, поднявшись, взяв у нее посуду, ласково сказал: «Я отнесу. А вы идите, собирайте Стефано, — Джон наклонил голову, — он и проснулся уже, слышите».

Он задернул гардины, и, пройдя в столовую, налил себе вина.

— Да, тут мы и сидели, — подумал Джон. Она за книгами пришла, Петрарку тогда взяла и матушкины стихи. Дети у меня в комнате возились, а она погладила переплет маминой книги, и сказала: «Я синьору Веронику немножко помню, у нее были очень красивые глаза, как будто жженый сахар. И от нее всегда пахло лавандой, — Изабелла вдруг повела носом, — даже сейчас пахнет, как будто она здесь».

— Я тоже люблю лаванду, — Джон снял с очага котелок с ризотто и велел: «Ешьте, грибы совсем свежие, из Тосканы, я с утра на рынок ходил».

— Вы хорошо готовите, — удивленно сказала женщина.

— Матушка умерла, когда мне пятнадцать было, — вздохнул лорд Джон, — мы остались вдвоем с отцом и сестрой моей приемной. Отец слуг в Лондоне никогда не держал, по понятным причинам, — мужчина улыбнулся, — да и матушка в последний год очень слаба была, вот, пришлось научиться.

— Очень вкусно, — она облизала ложку и, посмотрев на него, сказала: «У вас улыбка, как у синьоры Вероники. Красивей нее никто не улыбался».

Джон вдруг посмотрел на дверь и, обернувшись, проговорил: «Когда ваш дядя убил герцога Орсини и привез меня родителям, я думал, что прекрасней матушки никого на свете нет. Я только потом, много позже, понял, что у нее с лицом».

— И ваш отец ее любил, даже после того, как…, - женщина не закончила.

— После того, как Орсини ее изуродовал. Конечно, — мужчина пожал плечами, — иначе, что это за любовь? Сказано же, — в богатстве и бедности, в болезни и здравии, до тех пор, пока не разлучит нас смерть.

— Да, — тихо ответила синьора Изабелла. «Вы же слышали, наверное, моя мать была женой Орсини, и он убил ее, потому что она любила другого».

— Так не всегда бывает, — светло-голубые и синие глаза посмотрели друг на друга и Джон повторил: «Не всегда».

— Я потеряла мать младенцем, из-за ее любви, — сухо проговорила женщина. «Я не хочу, чтобы мои дети осиротели из-за того же. Спасибо вам за книги, лорд Джон».

«И больше она ничего не сказала», — Джон допил вино, и, отставив бокал, пройдя в детскую, лег в свою старую кровать. Он долго глядел на высокий, расписанный фресками потолок, а потом, наконец, задремал.

— Пьетро, — сказала Лиза, щурясь от утреннего, яркого солнца, — ты присмотри за Стефано, я ненадолго в собор зайду.

— Конечно, мама, — нежно сказал мальчик, и, наклонившись к брату, надев ему перчатки, велел: «Сейчас пойдем на канал, пока мама молится, посмотрим на гондолы, только ты меня за руку держи, ладно?»

Стефано кивнул, — он тоже был высоким и крепким, по виду — пятилетним, и Лиза, перекрестив их напоследок, вошла в церковь.

Она преклонила колени перед Мадонной работы Чимы да Конельяно, и, еще раз перекрестившись, прошептала: «Дай моей доченьке приют, Божья Матерь, пусть она узнает свет любви твоей».

Лиза уронила голову на руки, и вдруг вспомнила последнее письмо от Мирьям. «Три мальчика у нее уже родилось, после той, старшей девочки, что она перед отъездом нашим принесла. Элишевой ее назвали, — женщина стерла со щек слезы и почувствовала, что улыбается. «Ну и, слава Богу, слава Богу. Все здоровы, и пусть так дальше и будет, Господи».

У выхода из собора, раздав милостыню, она задержалась на мгновение, и увидела, как сыновья торопятся к ней через площадь, — повыше и пониже, так похожие друг на друга.

Пьетро, наклонившись к брату, что-то объяснял ему, показывая на крыши домов.

Лиза бросила крошки от печенья голубям, что толкались на серых плитах, и пошла навстречу своим детям.

— Садитесь, синьор Теодор, — дож Марио Гримани повел рукой, и, посмотрев на мужчину, в который раз подумал: «Господи, ну и огромный, даже такие потолки головой подпирает».

Архитектор оглянулся, и, чуть усмехнувшись, сказал: «У вас тут где-то, ваша светлость, было кресло, которое я сам делал, а, вот оно».

Теодор сел и прислушался. «Вот, — одобрительно сказал мужчина, — не скрипит».

Дож Гримани разлил вино — бокал в руке Теодора казался детской игрушкой, и, склонив голову, поглаживая седоватую бороду, внимательно оглядел собеседника.

— Как мост? — спросил дож коротко.

— К весне закончим, — Теодор выпил. «Так что заключенные, после приговора, смогут в последний раз посмотреть на лагуну. Из-за решеток, правда, да и окна там маленькие, но все же».

— Ну, какие там заключенные, — дож рассмеялся, — еретиков мы всех передаем Риму, я, знаете ли, синьор Теодор, не люблю жечь людей, пусть его святейшество этим занимается, да и негде у нас тут костры устраивать. Так, мелкие воришки всякие».

Голубые глаза синьора Теодора внимательно посмотрели на дожа. «Умен ведь, — подумал Гримани, — знает, что я его вызвал не для того, чтобы стройку обсуждать».