Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 2

Он вздохнул и пошел в собор — начиналась обедня

— Ну, что у нас осталось? — архиепископ потянулся.

— Пробный оттиск книги этого самого Мендеса — с готовностью ответил дон Альфонсо.

«Чистая медицина, ваше высокопреосвященство, я просмотрел».

— Медицина тоже бывает разная, — сварливо сказал архиепископ. «Чего стоит хотя бы этот еретик Мигель Сервет, да сотрется имя его из памяти людской».

— Его сожгли протестанты, — безразлично заметил Джованни, и вдруг вспомнил библиотеку в женевском доме Кальвина и глухой, старческий голос своего наставника:

— Ну что ты от меня хочешь, Жан! Я ошибся — я тоже ошибаюсь. Я не хотел костра — я настаивал на том, чтобы Сервету отрубили голову. Меня за это, кстати, обвиняли в излишнем благодушии. Теперь, конечно, оглядываясь назад, я понимаю, что Кастеллио был прав, когда опубликовал свой памфлет: «Следует ли преследовать еретиков». Не надо было убивать Сервета, конечно».

— Вот только Кастеллио изгнали за этот памфлет со всех постов, и он сейчас зарабатывает на хлеб, обучая тупых купеческих сынков, а вы сидите здесь, — ядовито заметил Джованни.

— И как это он меня еще не выгнал тогда, молодого наглеца, — усмехнулся про себя ди Амальфи. «Возился со мной, занимался. Сколько ж мне лет было? Да, только восемнадцать исполнилось, я и не повенчался еще с Мари. Как это писал Кастеллио: «Убийство человека — это не защита религиозной доктрины, это просто убийство человека».

— И протестанты бывают на что-нибудь полезны, — заметил архиепископ, и трибунал — рассмеялся.

Джованни сомкнул пальцы и посмотрел на человека, что сидел перед ними. Красивое лицо Мендеса побледнело, темные, большие глаза оглядывали зал. Статуя Иисуса в терновом венце стояла рядом с большим, вымытым до блеска окном, за которым были видны красные черепичные крыши города. Забил колокол, и Мендес, вздрогнув — перекрестился.

— Дон Диего, — мягко сказал архиепископ, — вы знаете, почему вы здесь?

— Что-то с книгой? — откашлявшись, спросил Мендес. «Я все проверял, ваше высокопреосвященство, там все в соответствии с учением святой церкви. Но я могу переписать, если надо, я мог ошибиться…, не знать».

— С книгой все в порядке, — улыбнулся председатель трибунала. «Мы, конечно, не доктора, но ее вполне можно печатать».

— Спасибо, — Мендес выдохнул и Джованни увидел, как он успокаивается. «Я четыре года над ней работал, это большой труд, ваше высокопреосвященство, было бы жаль…»

— Мы хотели, — прервал его архиепископ, — дон Диего, поговорить с вами касательно вашей жены».

Джованни увидел, как Мендес испуганно сжался на скамье, и обреченно подумал: «Все. Я так и знал».

— Доньи Эстеллы? — спросил Мендес, слабым, еле слышным голосом. «А что с ней? Она уважаемая женщина, благочестивая».

— Вы знали, что она — конверсо? — резко, будто удар хлыста, прозвучал голос архиепископа.

— Не зажигай свечи, — сказал Давид злым шепотом, там, еще на Канарах, когда они ждали корабля в Панаму. «Это риск».

— Давид! — удивилась Эстер. «Да ты что! Я тихо, никто не заметит — как это так, это ведь заповедь. А если у нас сын родится — ты что, и обрезать его не собираешься?».

— Обрезать я могу его сам, — жестко ответил Давид. «Об этом никто не узнает. А свечи могут увидеть. Надо быть очень, очень осторожными, Эстер».

— Да ты, что, боишься, что ли? — удивилась жена.

Он ничего не ответил, но сейчас, глядя в спокойные глаза нового инквизитора — красивого, высокого мужчины лет сорока, Давид вдруг почувствовал страх — липкий, отвратительный, будто паутина, которую он видел в джунглях на севере, когда ездил туда за травами — огромная, натянутая среди деревьев.

С нее капала какая-то жидкость, собираясь в лужицы на примятой траве. Он, было, потянулся к ней, как почувствовал на плече руку индейца-проводника. «Смерть, — сказал тот, бесстрастно глядя на Давида.

Смерть, как там, в джунглях, была вокруг — стоило сделать неверный шаг, как его ждали пытки и костер.

Он так и сказал об этом Эстер, ночью, в постели, когда они только приехали в Лиму, и она ответила, вздохнув, погладив его по голове, — будто мать:

— Есть страх, а есть честь и долг, Давид. Мою мать столкнули с моста под лед, потому что она отказалась креститься. Меня спас незнакомый человек, русский — он прятал меня, кормил, ты думаешь, ему было не страшно? Надо просто быть человеком — тогда бояться нечего».

— Знали? — повторил архиепископ, и Давид, сам не понимая, что делает, сполз со скамьи и встал на колени, ощутив могильный, зябкий холод каменных плит.

— Простите меня, — сказал он, дрожащими губами. «Я все расскажу, все. Простите».

— Сейчас этот мерзавец, спасая свою шкуру, предаст девочку, и она пойдет на костер, — бессильно подумал Джованни. «И мы ничего не сможем сделать».

Мужчина говорил, оглядываясь, прерываясь, облизывая губы, а Джованни все смотрел на него — бесстрастно, будто желая запомнить его лицо — на всю жизнь.

— Ну хорошо, дон Диего, — вздохнул его преосвященство, — предположим, я вам верю — вы знали, венчаясь, что ваша жена — конверсо, но скрыли это. Что, конечно, очень плохо, и заслуживает наказания. Но вы-то сами — чисты, или тоже — замараны?

— Нет, нет, я испанец, я католик, — забормотал мужчина.

— А ну встаньте, — приказал его высокопреосвященство. «Расстегнитесь».

— Я болел, в детстве, — мужчина вдруг заплакал — крупными, быстрыми слезами. «Есть такая операция, я могу вам показать, в книгах».

Джованни брезгливо поморщился и тихо сказал: «По-моему, и так все понятно, ваше высокопреосвященство».

— Пошлите к вице-губернатору, отец Альфонсо, — велел архиепископ. «Пусть препроводят донью Эстеллу к нам, сюда, — все же святая инквизиция призвана увещевать грешников, а не карать их. Карают пусть светские власти».

Ди Амальфи что-то шепнул на ухо архиепископу. Тот улыбнулся: «Это вы хорошо придумали, святой отец».

Он посмотрел на стирающего слезы с лица мужчину и сказал, поигрывая пером: «Церковное покаяние — ну, это понятно, и наказание кнутом. Разумеется, мы не можем более держать вас в университете, ну, и набор книги придется рассыпать — сами понимаете, дон Диего, вели бы вы себя благоразумнее, ничего бы этого не было».

— Пожалуйста! — мужчина опять оказался на коленях. «Я прошу вас, только не книга! Это же медицина, наука, а не теология!».

— Впрочем, — архиепископ погладил пухлые, ухоженные щеки, — трибунал может пересмотреть свое решение. Если вы, дон Диего, не будете упрямы, и ответите еще на несколько вопросов. Честно, а не так, как вы это делали раньше.

— Я все расскажу, все! — всхлипнул Давид и Джованни, посмотрев ему в глаза, мысленно вздохнул: «Господи, как хорошо, что я успел в Кальяо».