Владимир Корнев - Датский король

— Послушайте, господин полковник, давайте все по порядку, — остановил офицера батюшка. — Не волнуйтесь и рассказывайте спокойно. Значит, вы говорите о некоем необычном явлении. Где это случилось? При каких обстоятельствах?

— В начале этого года мой ударный полк был направлен на Юго-Западный фронт, в Галицию, в район Луцка. Там на позициях тогда были серьезные беспорядки из-за нового пополнения. Представьте, все наши силы готовятся к наступлению, а на одном участке настоящая смута — позор! Да, сказать правду, если бы только в одной части… Потери на фронте, увы, серьезные, и, что всего печальнее, — гибнут наиболее отважные, всё лучшие бойцы, а пополнение зачастую ненадежное — сначала студентов мобилизовали, а теперь и вовсе придумали для оборонных работ целые роты наскоро формировать из настоящих арестантов. Уголовный элемент даже, политические преступники попадают в действующую армию! Тот, кто это придумал (там, наверху), или безумец, или… Впрочем, не мне судить — эти люди когда-нибудь ответят перед Государем, перед Богом. Так вот, в подобной роте вспыхнули беспорядки: политические распропагандировали конвойный взвод, воры, разумеется, тоже не остались в стороне. Сначала солдаты отказались нести охрану, потом вместе с арестантами устроили «братание» с противником… Арестовали офицеров, и, если бы не мои ударники, вряд ли пощадили бы — сбесившаяся чернь! У нас-то с ними разговор был короткий, по законам военного времени — к дезертирам и преступникам снисхождения не проявляю… и приказ у меня имелся недвусмысленный — усмирить любой ценой, покарать!

Священник помрачнел:

— Казнили… Неужели всех?!

— Да в том-то и дело, что не всех. Здесь как раз начинается главное, то, что трудно истолковать иначе как высший промысл. Негодяи они, разумеется, были отпетые и проклинали все и вся. Даже перед смертью только единицы каялись по-христиански, но за одного просили, как сговорились. Заявили, что он, мол, в бунте никакого участия не принимал (это, кстати, и офицеры сразу подтвердили), осужден «невинно», будто бы даже других отговаривал, будто бы он для них не свой (так и говорили!), какой-то «блаженный», и даже прозвище его «Арсений — Божий человек». Сам этот Арсений — ни слова в свою защиту, только все молился. Я потом уже заметил, что Псалтырь он едва ли не наизусть знает!

— А ведь я, любезные мои, грешным делом сам иногда путаюсь в священных текстах, — признался отец Антипа, — Редкий дар у вашего солдата — видимо, из духовного звания!

— А вот и нет! Я в спецотделе при штабе армии справлялся: по документам — художник без образования, самоучка из небогатой семьи, хотя род, правда, древний, имеет дворянские корни. Из него, кстати, о прошлом слова было не вытянуть. Улыбался, действительно, как-то блаженно и говорил: «Да вы ведь и сами все знаете, ваше высокоблагородие. Что мне рассказывать?» Статья у него, между прочим, весьма серьезная была, политическая! Теперь я и сам думаю, что по ошибке осудили, а тогда сомневался, только все же решил не расстреливать, учитывая такое массовое заступничество, да и человека я в нем увидел сразу не «отпетого», как остальные, понимаете, батюшка? Первое время просто не знали, что с этим «Божьим человеком» делать, держали под арестом. Потом я все же приказал его выпустить, а в конце мая, когда наступление началось и полк стал нести потери, тогда и ему нашлось место в санчасти медбратом. Тут сразу и выяснилось, что у Арсения Десницына настоящий дар исцеления. Безо всяких специальных навыков начал такие чудеса в лазарете творить — ну просто кудесник какой-то! Я о медицине имею некоторое представление, еще на Японской насмотрелся всяческих ран и человеческих мук, видел операции в полевых условиях, но то, что творил он, раньше даже и представить себе не мог — не поверил бы, если бы своими глазами не увидел. Помолится, и за дело: пули «вытягивал» прямо через входное отверстие, без всякой хирургии — у него пальцы уникальными магнетическими свойствами обладали, необъяснимой тягой какой-то. Он ими и рваные раны от осколков заживлял. Казалось бы, сплошное месиво, а Десницын сведет руками края кожи, ловко так, прочитает при этом «Живый в помощи», и все на глазах затягивается. даже рубца не оставалось! Потом раненые признавались, что боли при этом никакой не испытывали — только тепло и сразу прилив сил. Да что говорить — я на себе его целительную силу испытал. У меня контузия была, еще с маньчжурских боев, с головой иногда творилось не передать что — врачи плохо помогали, а когда молва пошла про этого Арсения, подумал: «Может, и мне поможет». Объяснил ему свой, выражаясь языком медицины, анамнез, а он зачем-то попросил меня снять «шапку». Я не понял ничего, но просьбу исполнил. Взяв папаху, тот принялся нещадно колотить ее первой попавшейся палкой, приговаривая: «Болит не голова, а шапка, шапка, а не голова!» Я сначала оторопел, по-прежнему ничего не понятно. «Спятил он, что ли?» — думаю, но тут вдруг боль как рукой сняло; шум в ушах прекратился, равновесие восстановилось, и так посвежело в мозгу, будто родился заново. Десницын мне и говорит тоном проповедника: «Физическая рана, ваше высокоблагородие, — ничто по сравнению с душевной. По-настоящему кровоточит душевная рана, хотя это мало кому дано видеть. А боль необходимо только нарисовать и отпустить: нарисуешь реку — и боль по ней тут же утечет, изобразишь, скажем, воздушный шар, она взмоет с ним под облака и растает. Я давно это знаю, а откуда, сам не могу объяснить». Из этих слов я понял только, что он на самом деле может «укрощать» болезни. Егор вон тоже может свидетельствовать.

— Так точно, — охотно подтвердил ординарец. — Вы. батюшка, еще на мои зубы посмотрите — как у кавказца, чистый миндаль, а ить выбито было сколь — служба солдатская, всякое случается. И тоже «блаженный» заново вырастил, коренные, — не шучу! У нас одному ефрейтору палец оторвало, так Арсений ему новый нарастил, ей-Богу! — Он даже перекрестился для убедительности.

Отец Антипа задумался, стал разглаживать рукой бороду:

— По-научному, выходит, регенерация мышечной и костной тканей, так, что ли? Хм… Беспримерный случай! Нет, случается, конечно, вот Иоанн Дамаскин умолил Матерь Божию. и Та прирастила ему руку, но ведь то какой светильник веры был. великий преподобный, только здесь уж больно сомнительно… — И добавил строго: — А ты, сыне, не дерзай именем Божиим клясться, всуе не поминай — сам знаешь, грешно это!

— И все-таки, батюшка, не судите так строго, — заметил Асанов. — Он ведь правду рассказал.

Иерей, не в первый раз уже приложив руки ко кресту, отвечал с настороженной недоговоренностью:

— Ведь то-то и оно, сын мой, что на заговор похоже. Заговор вводит во искушение и соблазн. Уж больно сомнительное чудо, я мыслю, не от лукавого ли? А может, это просто знахарство?