Владимир Корнев - Датский король

После отбоя офицеры снова явились в мой блиндаж предупредить, что политическому преступнику доверять нельзя, мол, он задумал перейти на сторону противника, чтобы выдать плачевность нашего положения и таким образом сдать полк. Можете себе представить, какие сомнения меня терзали всю ночь, но в полусне точно какой-то голос все время нашептывал, что «Божий человек» также спасет часть от гибели, выведет из западни. Знаете, я тогда положился именно на этот голос — со мной бывало, что Господь вразумлял таким образом. Словом, проснулся уже безо всяких сомнений. С вечера нарядили Десницына во вражеский мундир и отправили с Богом к германским позициям под мое личное ручательство, чтобы уже в полдень встретить его с обезоруженными пленными на берегу озера. Я сам зарядил пистолет одним патроном, дал ему на случай неудачи, и еще помню, перекрестил перед дорогой для пущей верности. Потом наказал личному составу с особым рвением молиться о нашем скором спасении. Утром полк оставил лагерь и в двенадцать ноль-ноль мы подтянулись к условленному месту, но ни белого флага, ни обезоруженных пленных там в помине не было. Смотрим, только вдоль самой кромки воды бродит одинокий медведь, а в воде по пояс стоит наш «блаженный»… Помнишь, Егор?

— Еще бы такое забыть! В руке револьвер, а сам и застыл как вкопанный — мертвый, значит, уже, а не падает! Видать, загнал его медведь в озеро, а он от испуга помер или закоченел — вода-то холодная, до Покрова уж недалеко было. Что за смерть такая несуразная?

— Рассуждать ты, братец, горазд, о чем понятия не имеешь! — Владимир Аскольдович рассердился на ординарца. — Может быть, и мне о том не дано судить, только знаете, отец Антипа, последствия как раз позволяют видеть высокую закономерность и в этой смерти. А то, что оружие осталось заряженным, так Арсений, по-моему, и не собирался стрелять — даже хищному зверю не желал смерти. Ну что ж, пришлось нам самим медведя застрелить, а то он нас к мертвому Десницыну ни на шаг не подпускал. Дозоры срочно выставили, а как только вытащили тело, решили и похоронить тут же. Закопали мы его на виду, там такой бугорок приметный, глиняный — готовое место было для могилы. Крест солдаты из лиственницы срубили — благородная древесина, я его лично установил и панихиду по памяти спели как могли — сумбурно, конечно, вышло, канона наизусть никто не знал… Очень пожалели тогда, что полкового священника с нами нет — его перед этими событиями, как нарочно, перевели в штаб фронта на повышение, а замену так и не успели прислать! Если бы он оказался всему свидетелем, нам не пришлось бы сейчас доказывать по церковным инстанциям, что все произошедшее имело высший смысл, что воочию был явлен Промысл Божий… Да я ведь опять уклонился от сути: а случилось, батюшка, самое страшное, собственно, то, чего и следовало ожидать. На склонах послышался шум — противник ринулся в атаку всеми силами. У штатского человека нервы вряд ли выдержали бы: с одной стороны цепями немецкие егеря спускаются, с другой — гусары-венгры с гиканьем, шашки наголо! Ну, думаю, будет сейчас такая бойня, что все мы здесь лежать останемся. Приказал я занять круговую оборону как раз вокруг горки с могилой. Выдвинули пулеметы, ощерились штыками, мы бы свои жизни даром не отдали! И тут буквально с ясного неба спустился туман на горы и в ущелье — своих еще видно, а противника уже нет, точно молоком вокруг все заволокло. Только крест на могиле вдруг как засияет! Бойцы мои обернулись на него, вижу, опешили, не знают, как себя вести, и туту меня точно молния в мозгу: «Сим знамением победиши!»

— С нами крестная сила! — кричу. — Плотнее, братцы, выдержим теперь, молитесь только!

По команде целый полк вокруг креста сгрудился, все на колени и запели, сначала нестройно, а потом не хуже иного церковного хора: «Спаси, Господи, люди Твоя!» Вот так молимся в голос, а в тумане звуки настоящего боя, немецкие стоны и брань. Это всего удивительнее — с кем может идти бой, если ударники мои, как один, на молитве, в поле зрения? А граница непроницаемая образовала четкий круг. Продолжалось такое невиданное противостояние ровно три часа — по моим карманным (я-то все это время сам непрестанно молил о спасении Николая Угодника и святого мученика Арсения). И все прекратилось так же внезапно, как наступило. Муть рассеялась, солнце выглянуло сразу, и тогда прогремело полковое «ура!», а кто-то даже от радости заплакал — склоны ущелья оказались сплошь усыпаны вражескими телами. Лежат вперемешку австрияки.

германцы — перебили друг друга в неразберихе, или умопомрачение нашло на них с этим туманом, но только мы потом даже раненого ни одного не нашли — даже в плен для порядку некого было взять! Никто не сомневался, что чудо, то, о чем раньше слышали из проповедей и житий, с нами произошло, понимаете, отец Антипа?!

Иерей развел руками:

— Дивен Бог, и неисповедимы пути его! — Казалось, смысл этого восклицания был определенный. — История замечательная и подтверждает величие Творца, но ведь мне, священнику, не нужно доказывать, что Он — всемогущ и вездесущ.

Асанову, однако, хотелось слышать в пастырском слове нечто большее.

— Путей небесных нам не постичь, пока Он к себе не призовет, — несомненно так, ваше преподобие, есть ведь и такие слова: дивен Бог во святых своих! Разве они не имеют отношения к моему рассказу? Если нужны еще свидетельства, извольте: были в моем полку атеисты, чего греха таить, их теперь вокруг вон сколько, но после того исключительного факта спасения все во Христа уверовали.

— Готов от себя их благородие поддержать! — пришел на выручку унтер. — Я сам, батюшка, правду сказать, в церкву редко ходил и с начала войны не причащался, а на днях наконец сподобился, как камень с души, — тоже ить неспроста!

Отец Антипа, до сих пор слушавший военных на ходу, впервые остановился, присел на ближайшую скамеечку возле чьего-то семейного места. После минуты молчания, показавшейся Асанову вечностью, батюшка с глубоким вздохом произнес:

— Ох, господа, совсем вы меня запутали! Сначала сами предупредили, что вопрос о причислении к лику святых не ставите, а теперь, как я понимаю, стараетесь меня убедить в святости «блаженного» Арсения. Кажется, дети мои, вы сами не сознаете, о каком серьезнейшем, сложнейшем деле зашла речь! Возможно, то.

что вы рассказали, — правда, лично у меня, например, ваши свидетельства сомнений не вызывают, более того, в первую очередь Сам Господь-Вседержитель прославляет человеков, особо ему угодивших подвигами благочестия, исповедничества, и в этом смысле ваш герой уже пребывает в сонме небесных заступников Земли Русской, но ведь есть, позволю себе казенно выразиться, институт церкви, в котором процедура канонизации нового святого длится, как правило, многие, многие годы. Так ведется испокон веков! Сначала в отдельной веси православным открываются мощи подвижника веры, по молитвам к нему происходят исцеления, прочие чудеса, тогда через какое-то время он объявляется местнопочитаемым святым такой-то епархии. Возьмите — в любой губернии, уездах даже, подобных угодников Божиих великое множество — потому и говорят ведь — Святая Русь! Что за примером далеко ходить: даже здесь на кладбище покоится такая блаженная странница, которую в Петербурге почитают уже больше ста лет. Над гробницей, можно сказать, каменную церковь выстроили, и дом трудолюбия ее памяти при кладбище числится, а до сих пор все местопочитаемая! Тккое правило: необходимо, чтобы по всей Империи церковный люд признал ее святость, затем постановление нужно соответствующее самого Святейшего Синода! Патриарха Ермогена вспомните — беспримерный мученик был за Отечество, мудрейший Святитель, и подвизался когда еще — в XVII веке, но канонизировали во всей славе только к Трехсотлетию Царствующего Дома — такова была воля Божья. А вы, судари, торопите события, смириться бы надо!