Людмила Третьякова - Рассказы веера

– Не шутите, любезная княгиня, – отозвалась Голицына, – с мечтами молоденьких девиц. Это может далеко завести!

– Ах, вы бы не судили так строго, имея единственное дитя! Я и сама не знаю, есть ли на свете что-либо, с чем бы я не смирилась, лишь бы дочь была счастлива.

Платье Розины для Лизы Шаховской, разумеется, было сшито. Да так ловко, что, если бы мадемуазель Сюзанна Конта, исполнявшая роль невесты неугомонного Фигаро, вознамерилась поменяться своим сценическим костюмом с обновкой русской княжны, никто не заметил бы подмены.

18 сентября 1788 года в доме Шаховской, как обычно, ждали гостей: у дочери княгини были именины. В этот день всегда приглашалось много русской молодежи, проживавшей в Париже. Разумеется, приезжали и люди в возрасте, но они располагались отдельно в гостиной, вели свои разговоры, играли в карты. Однако постепенно, привлеченные музыкой, смехом и веселыми голосами, доносившимися из зала, оказывались там, где танцевала молодежь.

Графиня Шувалова обычно приезжала с двумя сыновьями, Петром и Павлом. Последнего – черноглазого крепыша, очень подвижного и веселого – Варвара Александровна особенно привечала и не раз в шутку говорила его матери:

– Ах, Екатерина Петровна! Отдали бы вы мне своего Павлушу. У вас четверо! Дочки-то, думаю, на выданье – так с вас и без того мороки хватит.

В тон ей Шувалова отвечала:

– Подумаю, дорогая, подумаю. Чего не сделаешь для приятельницы, если той спокойная жизнь прискучила! Наплачетесь вы с моим егозой и проказником. От учителей одни жалобы собираю: способен, говорят, все с лету ловит, а прилежания – никакого. Так что решайте: если отдам, то обратно не возьму... Если бы вы знали, как он сам-то рвется к вам. Ах неспроста!

И правда, с некоторых пор обе матери стали примечать, что вблизи Лизы Павел разом теряет свою живость, краснеет, путается в словах. Юная очаровательница, почуяв особое к себе внимание, обходилась с ним холодно и строго, чем вовсе сбивала его с толку. Глаза же Павла неотрывно следовали за девочкой: она действительно была прелестна в платье Розины, которое придавало ей вид взрослой барышни.

Когда Павел робко подходил к Лизе, чтобы пригласить на танец, она, на полголовы переросшая его, с некоторым снисхождением протягивала ему руку. Но горе было маленькому кавалеру, если он сбивался с ноги или путал фигуру! Княжна, изрядно овладевшая танцами, в таких случаях становилась беспощадной. Вконец расстроенный Павел скрывался где-нибудь в дальнем уголке от гнева своей феи и неотрывно наблюдал за ней издали.

Варвара Александровна, сочувствуя юным треволнениям, обычно подзывала мальчика и старалась его успокоить:

– Venez ici, mon ami! Идите сюда, мой дружок! Моя Лиза просто очень недобрая девочка – на вашем месте я бы вовсе не обращала на нее внимания.

Павел грустно качал головой:

– Pardon, princesse! Извините, княгиня! Я совсем другого мнения. Элиза – само совершенство.

– Вот как! – с серьезностью восклицала Шаховская. – Ах, мой друг, если б я была молода и красива, то с нетерпением ждала бы вашего приглашения на танец.

Мальчик вытягивался в струнку и, блестя яркими черными глазами, воодушевленно говорил:

– Вы... вы молодая и красивая. Но, – он вздыхал, – к сожалению, мадемуазель Элиза права – я неловок и действительно плохо танцую.

Шувалова, тоже краем глаза наблюдая за попытками сына привлечь к себе внимание хорошенькой девочки, говорила об имениннице:

– Charmante personne! Прелестное созданье! Сколько ей, княгиня? Пятнадцатый? О, еще год-другой, и у вас – невеста. Как же летит время! Ведь и Павел мой сильно изменился. А три года назад я привезла его к вам совсем несмышленышем. Да, ведь я главного вам не сказала. Павел военным хочет стать. Никаких резонов не принимает. Мы с мужем желали бы, чтоб он пошел по дипломатической части. Но нет, запали этому упрямцу в голову эполеты. Пажеский корпус, и все тут!

– Подумайте... – качала головой Варвара Александровна. – Так неожиданно! В сущности, посмотреть, совсем зелен еще. Хотя что тут неожиданного – оба дедушки, что Шувалов, что Салтыков, – фельдмаршалы. Ведь должна же кровь что-то значить! Но я расстроена, право, расстроена. Привыкла к Павлуше. Так когда же вы собираетесь?

– Через месяц, Варвара Александровна, не позднее.

...Шуваловы уехали. А спустя полгода в Париж пришла весть, что граф Андрей Петрович неожиданно скончался. В своем письме вдове Варвара Александровна писала, как несказанно опечалила ее смерть сорокапятилетнего, полного сил и планов человека и о тех «чудесных временах, когда она имела счастье наслаждаться его увлекательной беседой и его познаниями».

Увы, «чудесные времена» в Париже вообще подходили к концу. Наступала пора, когда смерть не только сорокапятилетних, а куда более молодых людей, женщин и мужчин, юношей и девушек, станет в этих благословенных краях делом таким же привычным, как смена дня и ночи.

В самом большом помещении Пале-Рояля под предводительством короля Людовика XVI шло заседание, на которое собрались депутаты от всех слоев населения, в том числе и от так называемого третьего сословия – наиболее обездоленного. Для поддержки последних у входа здания собралась огромная толпа обитателей нищих кварталов. Все хотели знать, как идут дебаты с королем, согласен ли он на уступки голодным, требующим хлеба и работы.

Час шел за часом. Никаких известий не было. «А не морочит Людовик голову нашим депутатам? – волновалась толпа. – Пусть выйдет и посмотрит, сколько нас, обреченных на голодную смерть. А в наших холодных лачугах остались женщины и дети. Если надо, мы и их приведем сюда!»

Вскоре аллеи парка уже не вмещали людей в скверной одежде и деревянных башмаках. Над Пале-Роялем стоял густой запах нищеты – рваной одежды и немытых тел. Не обращая внимания на цветники, толпа в несколько минут превратила их в месиво. Ничего не осталось и от ухоженного кустарника. Мраморные нимфы, казалось, были готовы спрыгнуть с постамента и унестись прочь от этих мужланов и кое-где маячивших их подруг – таких же уродливых, растрепанных, с жилистыми шеями.

«Что они там, заснули?» – гудела толпа. – Где ответ? Дайте ответ, или мы сами придем за ним!» Но тут появились солдаты версальского гарнизона. Им приказали стрелять, если чернь попытается ворваться в зал заседаний.

Однако настроение людей в мундирах быстро переменилось. «Разве мы не граждане? – кричали они. – Мы не будем стрелять в своих братьев и сестер!»

Несколько офицеров, назначенных следить за порядком в Пале-Рояле, арестовали солдат, но те были отбиты толпой, что добавило собравшимся энтузиазма.