Роберт Паль - Бессмертники — цветы вечности

— Скажите, господин адвокат, — спросил он неожиданно, — а Черепанов — это, случайно, не потомок тех полузабытых крепостных уральских изобретателей Черепановых, которые построили первый в России паровоз?

— Внук… А что это вас так интересует? — оживился Кийков.

— Просто так… Когда вместе работали, спросить постеснялся, а теперь уж и не спросишь.

— Не нужно терять надежды, Петр Никифорович!

Литвинцев докурил самокрутку, бросил окурок в угол и поднял на гостя вопросительный взгляд.

— Я готов, Алексей Алексеевич. Будете о чем-то спрашивать?

— Да. С вашим делом, так, как подает его жандармское дознание, я уже познакомился. Но мне нужно знать больше, а именно так, как все было на самом деле.

— Зачем это вам?

— Чтобы найти хотя бы маленькую зацепку для построения защиты.

— Вы думаете, она есть?

— Думаю. Вот взять, к примеру, самое главное — ваш побег из тюрьмы. Если это просто побег без оружия и нанесения телесных ран или убийства чинов охраны, то это одно дело, за него даже при сегодняшнем разгуле реакции смертной казни не присуждают. Иное дело, если это побег вооруженный, с жертвами или хотя бы с попытками применить оружие…

— Алексей Алексеевич, — нетерпеливо перебил его Литвинцев, — у меня не было и не могло быть оружия! Я просто у ш е л из тюрьмы на виду у всех, когда во дворе шла схватка с группой Миловзорова. Будь у меня револьвер, я бы наверняка тоже начал палить. Но уйти незамеченным тогда было бы просто невозможно.

— Очень хорошо! — блеснул очками Кийков. — Вот эту мысль мы и положим в основу нашей защиты. Нам нужно доказать суду, что обвинение в в о о р у ж е н н о м побеге несостоятельно, и тогда…

— Вы думаете, военный суд захочет знать правду? Зачем она ему, если задача у него совсем другая — искоренять революцию?

Адвокат померк лицом и болезненно ссутулился.

— Вы правы, друг мой, говоря так о наших судах… Но не складывать же оружия добровольно. Надо же что-то делать, бороться!

— В таком случае, Алексей Алексеевич, вам придется встретиться с надзирателем Денисовым. Это он, старый шельмец, свидетельствует, что я в него стрелял и якобы даже ранил. Будь у меня действительно револьвер, уж я бы не промахнулся, будьте спокойны. Я бы уложил этого старого паука на месте!

— Обязательно увижусь и поговорю, Петр Никифорович!

— А история задержания в Раевке? — спросил Петр. — Почему она не волнует вас? Или это — мелочь?

— Нет, не мелочь. Тут каторга видна с самого начала.

— А вешалки не предполагаете?

— В наше время ни за что поручиться нельзя. Хорошо, что вы это понимаете сами и на все смотрите чрезвычайно трезво и хладнокровно…

— А что мне остается делать? Я ведь знал, на что иду. С самого пятого года знал.

— И вас это не остановило?

Литвинцев легко и свободно рассмеялся, как если бы и не находился в тюремной камере.

— Плохим бы я был революционером, если бы это испугало меня!.. Но давайте об этом не будем, боюсь, что тут мы с вами общего языка не найдем.

В следующий раз Кийков признался своему подзащитному, что он тоже участник движения, социал-демократ. Петр искренне обрадовался такому обстоятельству, но не удержался от соблазна поиронизировать над интеллигентом.

— Из фракции меньшинства, небось, Алексей Алексеевич?

И получив утвердительный ответ, закивал:

— Вот-вот, оттого-то вам так страшно говорить об этих «вешалках»! Ваши друзья таких разговоров не любят. Они мечтают взять власть чистенькими руками, без единого выстрела, без жестокой борьбы. Но так легко свобода не дается!

Встречи их становились частыми, почти каждодневными. От Кийкова Петр узнавал новости уральской и общероссийской жизни, подробности тех или иных событий, судьбу того или иного товарища. Однажды тот принес радостную весть:

— Вчера освободили Варвару!

Ротмистр Леонтьев получил, наконец, возможность заняться розысками подпольной уральской типографии большевиков. Доложив генералу Ловягину (да, да, уже генералу!), что вплотную принимается за это дело, он поднял уже порядком залежавшиеся материалы и засел за их сортировку и изучение.

Протоколы, донесения, показания по ограблению частных типографий Гирбасова и Соловьева… Сообщение полиции о попытке экспроприировать губернскую типографию на Соборной… Господи, как давно все это было, сколько бумаг исписано, а результата — никакого!.. Но разве не с этих неожиданных, лихих и великолепно исполненных операций начинаются по существу все ныне существующие тайные печатни на Урале? И здесь, в Уфе, и в Златоусте, и в Екатеринбурге, и в Перми. Бесконечно жаль упущенного времени, но что поделать: пока было не до них. До сих пор на первом плане стояли бомбы и револьверы, а вот теперь, когда эта волна сбита, можно позволить себе заняться и этого рода техникой… Теперь — можно!..

Перед ним лежало письмо, поступившее еще несколько месяцев тому назад.

С е к р е т н о

29 ноября 1907 г.

Начальнику Уфимского губернского жандармского управления

По имеющимся сведениям, типография Екатеринбургского комитета РСДРП после ликвидации переведена в г. Уфу и к ней причастна девица Александра Степановна Баталова, коей приметы следующие: высокого роста, лет 33, шатенка, худощавая, лицо в веснушках, некрасивая, нос длинный, щеки бледные, глаза узкие, интеллигентная, носит шляпу. Об изложенном доношу на предмет выяснения упомянутой Баталовой.

«Приметы подробные, запоминающиеся, должно быть, долго наблюдалась. Отчего же не взяли сами? Ищи теперь за них по всему свету», — недовольно проворчал Леонтьев, отыскивая в столе тетрадь агентурных сведений за зимние месяцы. Январь. Кто из женщин-революционерок этой партии привлек внимание филеров? Ж е л т а я, Ч е р н а я, Р о т о н д а… Февраль: Р о т о н д а, Ж е л т а я, С и н я я, Ч е р н а я… Март: Р о т о н д а, Ж е л т а я, Р у м я н а я, З а д у м ч и в а я, С е д а я, Ж е н а, У ф и м к а, П р ы щ а в а я, С м у г л а я, К а с с и р ш а, У з н а н н а я, Н о в а я…

Все это — полицейские клички наблюдаемых. За каждой кличкой — живой человек с собственным именем, характером, какими-то делами. О многих собран некоторый материал, выяснены внешние связи, подлинные имена, род занятий. С некоторыми знакомство более близкое — через обыски и, аресты. Но связи с типографией ни за одной из них не замечено. Не видно и особы с приметами екатеринбуржки Баталовой. Не появилась или не заметили филеры? Лучше было бы, если бы не появлялась совсем, ведь тогда можно было бы допустить, что типография тоже осталась на месте или перекочевала не в Уфу…

«Да, запустили мы дела с этими типографиями, запустили», — покуривая, вздыхал ротмистр. Губернатор их с Бухартовским разносит в пух и прах, Департамент полиции ругается в каждом письме. И главное, недоумевает: как это в Уфе столько времени терпят такое безобразие? Вот совсем еще свежее письмо: