Роберт Паль - Бессмертники — цветы вечности

В е с ь м а н у ж н о е

С е к р е т н о

18 апреля 1908 г.

Начальнику Уфимского губернского жандармского управления

Департамент полиции предлагает Вашему высокоблагородию доставить сведения о том, имеются ли в Вашем распоряжении указания на места нахождения в городах Уфе и Златоусте типографий Российской социал-демократической рабочей партии, печатающих газеты «Уфимский рабочий», «Солдатская газета», «Крестьянин и рабочий», а равно на лиц, причастных к работе этих типографий, в какой мере обследованы Вами означенные предприятия и какие причины препятствуют ликвидации таковых?

«Какие причины»!.. Они что же там — думают, что все эти типографии нам хорошо известны, а мы просто ленимся их взять и получить за это положенные награды?..

Только было начал ротмистр входить в новое дело, как постучался смотритель губернской тюрьмы.

— Разрешите, Иван Алексеевич?

— Входите, раз уж явились, — недовольно процедил Леонтьев. — Что там у вас?

Смотритель молча прошел к столу и положил перед ним листок.

— Ознакомьтесь, господин ротмистр.

— Что-нибудь срочное? Если нет, оставьте…

— Нет-нет, это очень срочно. Прошу вас, прочтите!

Что тут делать, пришлось оторваться от важного дела и взяться за какой-то пустяк. В том, что это действительно пустяк, он не сомневался. Однако даже беглый взгляд на лежащий перед ним листок заставил его насторожиться. Вот что было в нем написано:

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Уфимская боевая организация при Уфимском комитете

Российской социал-демократической рабочей партии

Милостивый государь!

До сведения У.Б.О. при УК РСДРП дошло, что отношение в местной тюрьме к политическим заключенным за последнее время, с каждым днем все более и более ухудшается. Ввиду этого У.Б.О. предупреждает Вас, что она принуждена будет сделать Вам +.

— Что сделать? — не понял ротмистр.

— Ликвидацию, Иван Алексеевич.

— Какую?

— Ну, разве ж не ясно? Боевики угрожают мне убийством, господин ротмистр.

— То же самое сообщил мне ротмистр Кирсанов и даже сам полицмейстер Бухартовский. Между нами говоря, за моей квартирой тоже следят, не иначе бомбу в окно кинуть собираются, так у меня сейчас круглые сутки ставни на запоре!

— Что же мне делать? — канючил смотритель.

— То же, что делали до сих пор. Оружие у вас есть?

— Имеется…

— Стрелять умеете? Ну, вот и хорошо… На всякий случай зайдите к Бухартовскому…

Смотритель ушел — пришел агент с почтамта.

— Очень любопытное письмецо, господин ротмистр! Только что перехватили…

В глазах — и радость, и торжество, и ожидание похвалы.

Ротмистр взял распечатанное письмо, прочел адрес:

— Франция… Монпелье… Владимиру Алексееву… Ну и что?

— А вы, однако, прочтите, прочтите!

И он стал читать. В письме какая-то Соня (ни фамилии, ни обратного адреса в письме не было) сообщала Владимиру Алексееву некоторые уфимские новости, в числе которых была одна весьма серьезная. Шестеро смертников, писала она, думают устроить побег из уфимской тюрьмы, чему с воли содействует какой-то загадочный Б. Д.

Кто эти смертники, Леонтьев хорошо знал. Это Петр Литвинцев, Михаил Гузаков, его друзья-симцы Василий Лаптев и Дмитрий Кузнецов, уфимец Владимир Густомесов, Иван Артамонов и Васил Ишмуратов из Златоуста.

Леонтьев пересчитал — получилось семь. Кого же эта всезнающая Соня не включила в сей траурный список и почему? Ему-то хорошо известно, что всей этой семерке приготовлена виселица. Разве что одному Густомесову по малолетству высшую меру могут заменить «вечной». И то, если у суда будет хорошее настроение…

Больше всего его интересовал человек с инициалами Б. Д. Если он обеспечивает побег семерки с воли, то это, по всему, серьезная личность. Заполучить такого было бы совсем неплохо!

Потом он догадался, что это вовсе не инициалы какого-то боевика или руководителя боевой дружины, а сама Боевая Дружина. И он направился к генералу.

Генерал Ловягин поднял на ноги всех, кого мог, в результате чего охрана тюрьмы была серьезно усилена, а все надзиратели в корпусе смертников заменены другими. Одновременно в Казань командующему Казанским военным округом генералу Сандецкому полетела телеграмма с просьбой ускорить присылку выездного военно-окружного суда.

Покончив с этим делом, генерал Ловягин осведомился, над чем сейчас трудится его помощник по городу Уфе, и сокрушенно вздохнул:

— Придется опять, Иван Алексеевич, на пару деньков отвлечься от типографий. Сами, голубчик, видите, что творится. Мы их хватаем, сажаем в тюрьмы, выносим строжайшие приговоры, а их что-то меньше не становится. Сейчас возьмите этот пакет и идите к себе. Утром заходите с предложениями, буду ждать.

Закрывшись в кабинете, Леонтьев открыл пакет и положил перед собой письмо из районного охранного отделения.

С о в е р ш е н н о с е к р е т н о

10 апреля 1908 г.

Начальнику Уфимского губернского жандармского управления

По достоверным сведениям Департамента полиции, фракция большевиков Российской социал-демократической рабочей партии около года тщательно подготовляет громадную экспроприацию где-то вблизи Ч е л я б и н с к а, намереваясь, по-видимому, ограбить один из вагонов, везущих из Сибири деньги, и рассчитывая похитить более двух миллионов. По сведениям агентуры, вагон с такими ценностями в прошлом году простоял около Челябинска две недели под охраной всего лишь двух человек.

Сообщая об изложенном, прошу Ваше превосходительство осторожно направить агентуру на освещение замышляемого ограбления и о последующем уведомить Районное охранное отделение.

Ротмистр прочел бумагу, площадно выругался и стал убирать со стола материалы о типографиях. Домой в этот вечер он ушел в сопровождении унтер-офицера Шмотова и двух стражников. На улицах Уфы царила весна. Город жил своей обычной повседневной жизнью, но ему он казался затаившимся вражеским станом, через который приходится пробираться чуть ли не тайком.

В доме его ставни действительно не открывались даже днем.

От Кийкова Варя узнала, что суд над Петром и другими его товарищами назначен на 8 мая. Развязка приближалась. Что представлял собой этот суд, как скорострельно решает он дела революционеров, она хорошо представляла себе по рассказам товарищей, переживших с прошлой осени не одну потерю. Теперь, утвердившись в своем всесилии, военные суды стали действовать еще грубее и безжалостнее. Никаких оснований надеяться на какое-то милосердие у нее не было, и она совершенно потеряла покой.