Роберт Паль - Бессмертники — цветы вечности

Вернувшись к столу, он осторожно взял букетик, ласково погладил переплет «Овода», прощаясь с ним, и опять вернулся к двери. Когда она распахнулась, он спокойно вышел в коридор, навстречу своим врагам.

— Я готов. Ведите.

Первым к виселице пошел Артамонов — спокойный, сосредоточенный, точно все еще обдумывающий какое-то свое житейское дело, совершенно безразличный к ожидавшей его смерти.

С каждым простился молча, крепким рукопожатием, одному Литвинцеву сказал:

— Прощай, Петро. Жаль, не повидал ты нашего Урала летом!

— Прощай, брат, — обнял его Литвинцев. — И знай, что никакой я не Петро, а твой тезка — Иван.

— Ну, тогда прощай, тезка!

— Прощай, Ваня.

С крестом в руках к нему подступился поп, но он цыкнул на него так, что тот в испуге шарахнулся в сторону.

Еще раз обернулся, кивнул всем головой и пошел к виселице.

Когда Артамонова вешали, лопнула веревка. Пришлось палачу вешать его дважды. И все это время из тюремных корпусов доносилась протяжная, полная скорби и печали песня, которой издавна провожают в последний путь братьев по борьбе…

Вторым выкликнули Гузакова. Михаил горячо обнял и расцеловал товарищей, отмахнулся от наседавшего попа и, сопровождаемый стражниками, направился к эшафоту. Узнавший его брат Павел крикнул в окно:

— Миша, что нужно передать?

— Передай маме и сестрам, что я умираю спокоен и что смерть не страшна!

— Прощай, Миша!

— Прощайте, друзья!

На время затихшая песня опять обрела силу. Под ее тоскливую, щемящую мелодию Гузаков дошел до эшафота, легко взбежал на помост, встал на скамейку и сам натянул на голову мешок… Через минуту-другую все кончилось: отважного уральского боевика не стало.

С теми же словами: «Прощайте, товарищи, смерть не страшна!» — навсегда простились с жизнью и с теми, кто остался в ней, друзья Гузакова — Василий Лаптев и Дмитрий Кузнецов.

Потом повели Литвинцева.

Опять пошел дождь — мелкий, теплый, первый летний дождь. Литвинцев запрокинул лицо и слизнул с губ мелкие дождинки. Они показались ему сладкими, как весенний березовый сок. Он жадно сглотнул их и, поравнявшись с тюремным корпусом, выкрикнул слова прощания. В ответ зазвучала песня:

Вокруг эшафота, образовав четкий четырехугольник, неподвижно застыли стражники. В стороне, торопясь поскорее закончить неприятное дело, двое в черном заколачивали уже заполненные гробы. Последний, открытый, с прислоненной крышкой, был еще пуст: он ждал его.

Поднимаясь по ступенькам на помост, Литвинцев видел, как загримированный палач налаживает для него петлю и устанавливает под ней скамью. Оттолкнув палача, он сам проверил петлю и крепость веревки, а затем обернулся к поющим тюремным окнам и, перекрывая песню, крикнул:

— Прощайте, братишки! Не плачьте и не теряйте надежды! Помните и верьте: прямо по курсу — свобода!

С мешком в руках к нему кинулся палач. Он вырвал у него мешок и, прежде чем надеть его себе на голову, засмеялся ему в лицо:

— Ну, что, образина, приходилось ли тебе видеть, как умирают русские моряки? Смотрите и вы, подлое царево воинство, — кивнул он в сторону стражников, — такое не повторяется. Это говорю вам я, русский матрос Иван Петров!

Пахнущий мышами и пылью мешок закрыл ему лицо и плечи.

Грохнув, упала выбитая из-под ног скамья.

А песня все звучала, а дождь все лил — мелкий, теплый и сладкий, как весенний березовый сок.

Ротмистра Леонтьева мучили страхи. Напрасно убеждал он себя, что с революцией покончено, что руководители уральских боевых дружин либо казнены, либо отправлены на каторгу, а сами дружины рассеяны, напрасно доказывал себе, что теперь-то, в тысяча девятьсот восьмом году, опять, наконец, можно пожить спокойно и безо всяких опасений, что сами по себе все эти страхи его просто нелепы, — никакие убеждения не действовали, никакие доказательства не могли вернуть ему прежней уверенности и власти. На службу и со службы он ходил теперь только в сопровождении нижних чинов полиции, дом его, как и год назад, находился под неусыпной охраной, а в помещении жандармского управления по его настоянию постоянно дежурил наряд городовых: на всякий случай.

Страх терзал душу, обессиливал и изводил, как тяжелая, необоримая и стыдная болезнь, которую приходится скрывать от близких, от сослуживцев и от самого себя, но избавиться от которой уже невозможно.

«Вот покончу с типографией, — говорил он себе, — и вон из этого проклятого города! Пусть будет любая глушь, но только не Урал! С меня довольно. С меня хватит. Бежать, бежать!..»

На службе, обложившись бумагами и отгородившись от улицы каменными стенами и зарешеченными окнами, он немного отходил, сочинял ответы на гневные запросы департамента, разбирал отобранные при обысках письма и записи, допрашивал арестованных. Следы деятельности подпольной типографии были повсюду, но сама она была по-прежнему неуловима. Ни один из арестованных не обнаружил на допросах своей близости к комитету и его технике. Ни один филер не мог пока даже предположительно сказать о ее местонахождении.

А типография большевиков работала. Да еще как! Не так давно уфимский губернатор опять потребовал:

«Препровождаю при сем на рассмотрение Вашего высокоблагородия три экземпляра прокламации под заглавием «Крестьянская газета», №№ 1 и 2 издания Уральского областного комитета Российской социал-демократической рабочей партии, семь экземпляров отчета Уфимского комитета той же партии, один экземпляр резолюций и экземпляр брошюры под заглавием «Песни борьбы», издания той же партии…, адресованные в С.-Петербург… Принимая во внимание, что помянутая выше «Крестьянская газета» до настоящего времени продолжает издаваться и печататься в Уфе, прошу Ваше высокоблагородие не отказать принять со своей стороны действительные меры к скорейшему выяснению виновных и ликвидации сказанной типографии…»

О том, что Уральский областной комитет социал-демократов находится в Уфе, где имеет свою типографию, которой пользуется также Екатеринбургский комитет для печатания газеты «Уральский рабочий», уверенно писали коллеги из Екатеринбурга и Перми.

О хорошо налаженной работе уральской типографии большевиков недавно с одобрением писал центральный орган РСДРП газета «Пролетарий» и даже газета германских социал-демократов «Vorwärts»! После этих публикаций последовал ряд начальственных разносов департамента. Один из них заканчивался следующим указанием:

«Вновь обращая внимание Вашего высокоблагородия на приведенное положение розыска в Уфимской губернии, Департамент полиции, по приказанию господина Директора, просит принять все меры к приобретению секретных сотрудников в местных революционных группах и между прочим рекомендует использовать в этих целях ликвидацию, проведенную в гор. Уфе в ночь на 25-е минувшего июня…»