Роберт Паль - Бессмертники — цветы вечности

От Сони он узнал, что Владимира Алексеева и Ивана Кадомцева в Уфе нет, а Миша Кадомцев арестован. В городе идут повальные обыски. Полиция ищет экспроприаторов и, похоже, имеет шансы на некоторый успех.

Теперь он понял, отчего товарищи его «забыли». Видно, берегут, опасаются подставить под удар, да малость переусердствовали: еще неделька — и они нашли бы его тут околевшим от голода.

На следующее утро девушки ушли в город. Уйти вместе с ними, без приказа оставить мастерскую он отказался. Попросил лишь передать товарищам о его положении и принять какое-то решение.

Через пару дней за ним пришел Петр Подоксенов. Решением штаба дружины он на время прекращал работу и переводился на квартиру к Алексеевым. Здесь его навестили Назар из комитета и еще один товарищ, назвавшийся Петром Литвинцевым. Товарища этого прежде он никогда не видел, но Назар отрекомендовал его членом совета и человеком, наделенным самыми серьезными полномочиями.

Весь вечер они проговорили о самых разных вещах. Литвинцев попросил начертить схему изготовленных им бомб, и они вместе тщательно и долго изучали их достоинства и недостатки. Достоинств было немало, но недостатков — еще больше. Литвинцев этот, по всему, толковый парень, дело знает не хуже профессионального взрывника или минера. Вон как исчеркал все его чертежи! С таким не соскучишься.

Условившись о месте дальнейших встреч, гости ушли, и он облегченно вздохнул: подполье живет, подполье борется, и хорошо, что он опять нужен.

В начале зимы комитет подобрал для Литвинцева новую квартиру — подальше от городской сутолоки, в тихой рабочей слободе Нижегородке. Тепло распрощавшись с гостеприимной Александрой Егоровной, он оставил дом Калининых и, сопровождаемый связным Давлетом, ушел обживать свой угол.

Давлет был молчаливым, но быстрым и сообразительным пареньком, каких охотно берут в разведчики или в связные. Собственно, всем этим он и занимался, хотя главной его задачей теперь была охрана «товарища инструктора» Поселили его рядом с ним, в той же слободе, на той же улице, в доме напротив. Тихий, неприметный, он сопровождал Петра в его хождениях по городу, страховал от возможных шпиков и филеров, дежурил на явках. А вечерами провожал до самого дома, о существовании которого знали лишь они двое да еще товарищ Назар из комитета.

В эти дни Литвинцев познакомился со многими уфимскими боевиками. И не только уфимскими. Как-то на квартире все тех же Калининых он застал симца Ивана Мызгина. Выслушав рассказ о тамошних событиях, он под конец не выдержал, закурил.

— Да, братишки, распоясалась российская полиция. Опять в силу вошла, за пятый год мстит, лютует… Ну и мы тоже хороши! Смотри, какие герои выискались! На целый день республику у себя учинили. Одни во всей России и — на целый день!..

То, что произошло в Симе, его потрясло и возмутило одновременно. О полиции и казаках говорить нечего: эти без разбоя и крови не могут. Но — свои! Куда смотрел сотник симских боевиков Михаил Гузаков? На что рассчитывал, разжигал рабочих, Чевардин? Поднять людей на бунт — дело не хитрое. Но зачем так — без цели, подготовки, а стихия никогда еще к победе не приводила. И для революции такие разрозненные, ничего, кроме потерь, не дающие выступления — все равно что нож в спину. И терпеть такого она не будет.

Он высказал, что в нем сейчас кипело, и, обращаясь к Мызгину, добавил:

— Что касается Гузакова и Чевардина, то разговор о них особый. Думаю, совет разберется в их действиях и скажет свое слово. И слово это будет далеким от восторга, а, наоборот, очень даже суровым и строгим приговором.

— Приговором?! — вскочил со своей лавки Иван. — А кто ты такой, что наших командиров судить собрался? Да еще таких, как Михаил! По какому праву?

Литвинцев улыбнулся (горячность паренька ему понравилась), но ответил строго:

— Кто я и что я, братишка, кому знать надо, знают. Дело не во мне, а в том, что все мы члены одной партии одной организации, товарищи по борьбе. Вот по праву этого товарищества и судим мы друг друга и себя, И за доброе, и за дурное. Сегодня твоего командира Гузакова, завтра меня. Если, конечно, натворю чего.

Не найдясь, что ответить, Мызгин опять сел, но сдавать своих позиций не думал.

— Все равно за такое не судят. И без жертв революции не сделаешь, невозможно такое. Или сам ты по-другому на это смотришь, не из меньшевиков ли будешь в таком случае?

Петру совсем не хотелось ссоры, и он сказал примирительно:

— О революции мы еще потолкуем, братишка, а сейчас давай лучше подумаем, как помочь твоим товарищам. Гузаков, говоришь, скрылся, а где, знаешь?

Иван обвел всех недоверчивым настороженным взглядом и по-детски набычился.

— А зачем это тебе? Чтоб судить?

— Суд — дело совета. А мне приказано помочь ему уйти от полиции. Как думаешь, деньги и добрая липа у него имеются?

— Ничего у него нет, а где он, все одно не скажу, — уперся Иван. — Вы бы для начала лучше Чевардину помогли. Ему это нужнее, да и искать нечего — тюремную больницу, чай, видеть приходилось?

— Что еще известно о нем?

— Так ведь раненый он. Пулю, говорят, вынули, рану малость подлечили… Скоро опять в тюрьму, а там — суд, петля, и нет нашего Алешки.

— Суд… петля… — непроизвольно повторил Литвинцев. — Это они могут… На это они быстры… На это они мастера…

От Калининых он отправился на городскую окраину, где, по словам товарищей, как раз и располагалась больница уфимской тюрьмы. Бывать там прежде ему не приходилось, а теперь это было просто необходимо. В голове его уже зрел дерзкий план. Но сначала нужно все увидеть самому. Непременно самому!..

Придумав какое-то поручение и отослав с ним Давлета, он остался один. Одному в таких случаях лучше: никто не мешает думать, да и внимания меньше привлекаешь. А ему пока — только посмотреть… Только посмотреть…

Миновав центральные улицы, Литвинцев вышел на окраину. Шел медленно, не мешая вариться и крепнуть возникшим в его голове мыслям и в то же время внимательно присматриваясь к новому району. О больнице никого не расспрашивал, нашел сам. Так же, не торопясь, обошел вокруг по одной улочке, затем по другой. Присмотрелся к забору, старый, гнилой, оторвать несколько досок большого труда не составит. Но если бы все дело было только в нем! Больница-то тюремная, значит, есть и охрана. Вон у наглухо закрытых ворот маячит приметная фигура в длинной темной шинели. У входа в лечебный корпус — еще одна. По всему, не пустует и караулка. А в самой больнице должны быть и стражники. Сколько их?

Присев на лавочке у ближайшего к больнице дома, Литвинцев закурил. Курил он тоже медленно, не спеша, ничем не выдавая своего интереса к тюремному объекту, но цепкий, мимолетно брошенный взгляд его подмечал все, что там происходило Вот часовой внешней охраны, оставив свое место у ворот, лениво побрел вдоль забора. Саженей пятьдесят в одну сторону, столько же — в другую. В ворота за это малое время не проникнуть, да и забор тут разбирать рисково. Значит, подходить нужно с тыльной стороны, через заросшие бурьяном задворки, куда ни одна «синяя крыса» не сунется, особенно в ночное время. Или как раз на ночь там и выставляется дополнительный дозор?