Сергей Семенов - Степь ковыльная

— Пройдем в питейный ряд, — предложил Крауфорд, — я промерз и с удовольствием выпью бокал вина или стаканчик водки.

Все направились туда. Тысячеустый гомон ярмарки раздавался здесь с удвоенной силой.

Вот двое багроволицых, уже пожилых бородатых мужчин в черных поддевках, судя по одежде, городские мещане, кричат истошными голосами какую-то песню — слов ее в шуме ярмарки нельзя разобрать — и, сорвав со своих голов черные ватные картузы, размахивают ими в такт песне.

Вот сильно подвыпивший урядник Азовского казачьего полка угощает своего друга, тоже урядника, стаканом водки; тот из вежливости отказывается, делает грустное, постное лицо никогда не пьющего человека, а потом, засияв блаженной улыбкой, мгновенно, без глотков, вливает в себя водку и закусывает баранкой.

Вот слепой украинец в серой свитке, сидя на обрубке дерева, сосредоточенно перебирает звонкие струны своей бандуры. Его высохшее лицо каменно-неподвижно. Рядом с ним стоит худенький голубоглазый мальчик-поводырь. У ног его сивая смушковая шапка деда. Вокруг пригорюнилось несколько бедно одетых женщин, и то одна, то другая из них бросает в шапку посильное подаяния: алтын, семитку, грошик. Денежки эти нужны — ох, нужны! — и дома, но разве можно отказать в подаянии этому нищему старику, так жалостливо, глухим, надтреснутым голосом выводящему песню о горькой судьбине полоненных в Турции казаков?

Оглушали пронзительные крики продавцов.

Толстый, как пивная бочка, рыжебородый монах сиплым с перепою голосом басит, обращаясь к обступившим его пожилым людям:

— Покупайте великие святыни, вывезенные мной из святого града Иерусалима, для спасения душ верующих, для верного избавления их от мук адовых. Вот гвозди, коими пригвожден был ко кресту наш Спаситель, а вот подлинные частицы того креста из кедра ливанского. Сие удостоверено грамотой патриарха иерусалимского с приложением его печати-герба, — поднимает он высоко вверх свиток пергамента с какими-то непонятными письменами и сургучной печатью, похожей больше на оттиск пятака, чем на герб. — Продаю все сие недорого, движимый жалостью к вам, грешникам. А мне ничего не надобно, сыт я малым, — колыхнул монах тучным животом. — Все вырученное мной пойдет на благолепное украшение монастыря нашего, в древнем граде Переяславле находящегося…

Впереди шли Ирина и Монбрюн, за ними Крауфорд и Смолин, а Позднеев, хотя ему очень хотелось быть вместе с Ириной, приотстал немного. «Все равно, — думал он, — Монбрюн будет мешать нам, не даст поговорить наедине». Анатолий оглянулся назад, выискивая Алешу, но его нигде не было видно. «Точно сквозь землю провалился! Вот ведь проныристый какой!»

Крауфорд и Смолин остановились у прилавка торговца вином, а Монбрюн, сказав что-то Крауфорду, повернул назад и, подойдя к Позднееву, промолвил изысканно-вежливо:

— Прошу вас сопровождать леди Ирен. Представьте, я, покупая вещичку в золотом ряду, позабыл на прилавке свой носовой платок с брабантскими кружевами. Такая досада! Крауфорды подождут меня здесь, я вернусь минут через десять. — И он быстро удалился.

Анатолий подошел к Ирине, остановившейся шагах в десяти от Крауфорда и Смолина, и спросил тихо, отрывисто:

— Монбрюн живет у вас по-прежнему?

— Нет, на другой день после вашего отъезда из Таганрога я переговорила с сэром Крауфордом, и, к моему удивлению, он сразу же согласился со мной, что Монбрюн должен подыскать себе другую квартиру.

— Вы часто с ним виделись?

— Всего два раза. Я всячески уклоняюсь от встреч с ним. А у сэра Крауфорда он бывал нередко. Они запирались в кабинете и вели какие-то переговоры, иногда вместе с Саймондсом. Боюсь, они замышляют что-то недоброе…

Вопросы Анатолия чередовались с ответами Ирины. Эта нить развертывалась как-то сама собой, не требуя большого внимания.

Но был и другой, немой разговор, — взглядами. «Мы любим друг друга, — говорили они, — но где же выход, что делать?» И как бы отвечая на немой вопрос, Анатолий сказал ей тихонько:

— Ничего, не печальтесь. Весной мы будем вместе… Возьмите, прошу вас. — И он протянул ей колечко в лоскутке шелковой ткани.

— Зеленый шелк? Зелень — вестница весны, уже это хорошо, — улыбнулась Ирина и, развернув лоскуток, воскликнула: — Чудесное кольцо!.. Как красив изумруд! А что написано здесь? Жизнь, говорите?.. Из всех сокровищ мира это кольцо теперь мне всего дороже!

— Ирен! — донесся до них требовательный, скрипучий голос сэра Крауфорда. — Идите скорей сюда! — И когда они подошли, Крауфорд весело сказал: — Мы здесь открыли напитки, достойные богов! — Чудесные греческие вина десятилетней выдержки: сантуринское и хиосское. Пейте, пейте, ведь ярмарка здесь бывает только раз в году!

Вскоре возвратился Монбрюн. Усевшись у столика внутри палатки, он сказал:

— Э, вижу по пустой бутылке, что вы не теряли времени без меня… — И когда продавец, толстый, но очень подвижный грек, налил всем по бокалу сантуринского, Монбрюн, рассматривая вино на свет, сказал:

— Это вино имеет золотистый оттенок солнца.

Потом, бросив на Ирину испытующий мрачный взгляд, провозгласил тост:

— За леди Ирен, за одну из самых красивых женщин России! Уезжая, я увожу с собой ее прелестный образ!

Все осушили бокалы. Продавец, повинуясь жесту Крауфорда, налил хиосского вина, темно-красного, смолисто-густого.

Смолин, уже охмелевший, предложил:

— Давайте выпьем во славу нашего доблестного Черноморского флота!

Едва уловимая усмешка пробежала в глазах Монбрюна, но он поддержал тост:

— Конечно, конечно… Чудесное предложение! — И он укоризненно взглянул на сэра Крауфорда, который, благодушно посмеиваясь и как будто не расслышав тоста, стал расплачиваться с продавцом. — Это вино так напоминает кровь… Неужели же снова будет литься она в боях с турками? — неожиданно спросил он Анатолия в упор.

— Откуда мне знать? — Позднеев недоуменно пожал плечами, — Про то могут ведать лишь очень немногие при дворе, в Санкт-Петербурге.

— Вы правы, — любезно ответил Монбрюн. — Но вот, к примеру, у нас на флоте ходит слух, что ваш шеф, прославленный генерал Суворов, вскоре получит сугубо мирное и далекое пространственно от столицы назначение, а это — одно из свидетельств, что войны вскоре не ожидается.

Эти слова взволновали Позднеева. И дело было не столько в том, что судьба Анатолия во многом зависела от судьбы Суворова, но и в том, что его глубоко возмущало пренебрежительное отношение царского двора к Александру Васильевичу. «Наверно, здесь не только придворные интриги, но больше того — интриги иностранные», — подумал он.

Выйдя из палатки, отправились бродить по ярмарке. Смолин, Ирина, и Анатолий шли впереди, а за ними, на некотором расстоянии, — Крауфорд и Монбрюн. Смолин не знал английского языка, Ирина и Анатолий могли говорить свободно, о чем хотели.