Алоис Ирасек - Скалаки

— Юродивый! Бедняга! Он не в своем уме! — говорили со всех сторон, но девушка могла разглядеть только спину незнакомца.

— Вы только послушайте, послушайте! — повторяли в толпе. — Какие странные речи!

— Но господа бога дома нет, забыл он вас, ха-ха, забыл, а вы его ищете. Он спрятался в березняке, а вы его все ищете. Подождите, эй ты, молодая! Будет у нас праздник, придет и пан управляющий, а с ним пан писарь. Мы их уважим, поймаем в лесу зайчика, у вас найдется пахта, приходите к нам, у нас всего вдоволь. Я прогоню голод, я живу, как в замке.

Лидушка, трепеща, пробиралась через толпу, стараясь увидеть лицо юродивого.

— Эй, что же вы печалитесь, гей, паны-музыканты, сыграйте нам веселую!

Подскочив к статуе у кладбища, он схватил лежавшие там цимбалы и уселся на ступеньку.

— Иржик! — Лидушка побледнела и, не отрывая глаз, пристально смотрела на несчастного безумца. А Иржик, положив цимбалы на колени, ударил по струнам и запел:

— А ну-ка пркинко [2] Чешский танец. . Пляши, народ, пляши! — воскликнул Иржик и продолжал свою песню:

В толпе кто-то зарыдал и с надрывом выкрикнул:

— Иржик!

Все с удивлением посмотрели на Лидушку. Она похолодела, сердце ее замерло, все ее горе вырвалось в громких рыданиях.

Иржик, вскочив, бросился было вперед, но сразу остановился и в упор посмотрел на девушку. Его исхудавшее лицо мгновенно побледнело. Он оглядел толпу, и всех испугал его неподвижный взгляд. Медленным шагом он приблизился к плачущей девушке и протянул ей руку.

— Утешь тебя господь бог в твоей печали! Голубка, и мне недавно пришлось хоронить. — Он пристально посмотрел на Лидушку, которая не коснулась его протянутой руки.

— Бедняга, он думает, что у нее кто-то умер. Он ведь видел, как казнили его отца. Нечему тут и удивляться, что парень рехнулся, — говорили вокруг.

— Иржик, ты меня не узнаешь? — спросила Лидушка, стараясь не выказать своего отчаяния, и посмотрела на молодого Скалака полными слез глазами.

— Я тоже схоронил и в могилу бросил розмарин, но никто этого не видел, даже пан; а то бы украли. В этом году начнется большое воровство, вас всех обдерут. В замке будет играть музыка, а вы станете ходить один к другому на похороны.

Голос у него сорвался. Взяв цимбалы, Иржик прошел через толпу, боязливо расступившуюся перед ним, и побежал прямо к рыхте. На его шапке колыхались перья и причудливые лоскутки, а ветер развевал его кудрявые волосы.

— Бедняга! — говорили с состраданием люди.

— Все это на совести панов.

— Да и не он один.

— Кот в замке отнял у него разум.

— Жрет колбаску, а мы голодаем.

— Хоть и безумные речи молвит, а все ж есть в них правда.

— Бог ему судья.

— А где же он до сих пор был?

— Говорят, в березняке.

— Пожалуй… Все бродил по краю. Со времени казни что-то его не было видно.

— Смилуйся, господь, над нами, плохи наши дела, кума. И люди расходились, печально покачивая головами. Возле церкви все стихло, и только Лидушка, словно окаменев, продолжала неподвижно стоять. Какая встреча! Она так долго ждала Иржика, а он с горя потерял рассудок. Барушка позвала Лидушку домой, Лидушка и не помнила, как пошла; крупные слезы катились по ее лицу.

В каморке было шумно. Разговор крестьян начался с жалоб. Каждый рассказывал о своих делах, беде, которая постигла его и всю деревню, о том, как люди умирают от болезней и голода.

— Плохи дела, соседи. Как у тебя, так у него, как у меня, так у всех нас, — сказал Рыхетский. — Всюду плохо. Если так будет продолжаться, все пропадем либо пойдем на воровство и убийство. Для того мы и сошлись, чтобы посоветоваться, как избавиться от беды. Нам нужна помощь, и быстрее. Где ее взять?

— Сами себе мы помочь не можем.

— Может быть, господа…

Многие вопросительно посмотрели друг на друга. Уждян усмехнулся:

— А что, если попытаться?

— Просил я, как вы знаете, чтоб выслушали, — добавил Рыхетский, — но так и не допустили меня.

— Посоветуй, староста, как быть, ты больше нас понимаешь!

Рыхетский высказал свое мнение:

— Нужно немедленно раздобыть продовольствия — зерна, муки. Нужны деньги и освобождение от…

— Барщины, — добавили многие.

— Все это хорошо, но пойдут ли на такое господа?

— А разве кроме господ никого нет? А двор, а император? — спросил Рыхетский.

Многие от изумления раскрыли глаза.

— Ишь куда хватил, кум!

— Не знаю, не знаю, — покачал головой другой.

Как Рыхетский и ожидал, большинство неодобрительно отнеслось к его предложению, нарушавшему закон. Крепостной имел право подать жалобу только своему господину. Ответ должен был прийти в течение двух недель. Если господин отсутствовал, ответа полагалось ждать полтора месяца. Если жалоба не была удовлетворена, крестьянин мог обратиться в краевое управление, в случае отказа — в земский губерниум, и только после этого к монарху. Крестьянин, миновавший какую-либо инстанцию, чтобы скорей дойти до императора, подлежал строгому наказанию.

«Крепостным разрешается подавать в установленном порядке жалобы, написанные грамотным человеком, причем составитель жалобы преследованиям не подвергается. Однако в случае если жалоба будет признана ложной и несправедливой, то составитель, а также те, кто подстрекал его к составлению жалобы, подлежат суровому наказанию (как телесному, так и смертной казни). Составитель жалобы должен быть в ней назван и должен поставить под ней свою подпись», — гласил закон того времени.

Большинство собравшихся, опасаясь преследований и наказаний, стояло за то, чтобы обратиться за помощью к господам. Беседа становилась жаркой, высказывались самые различные мнения, но были люди, которые старались отвлечь внимание присутствующих от основной темы. Против посылки депутации ко двору в Вену особенно возражал Ржегак из Слатины. Зато старый драгун решительно поддерживал Рыхетского.

— Попробуйте пойдите в замок, вас выгонят, словно собак, да еще засадят в холодную, как бунтовщиков. Покричите, тогда сами увидите. Жаловаться надо во дворец: императрица добрая, я это знаю еще с тех времен, когда службу нес.

— Ну и что же, — прервал его Ржегак, — там тоже за ваше дело не сразу возьмутся, миллионы вам не выложат. За две недели мы не умрем… зато и отвечать не будем.

— У вас свое хозяйство, вам не так уж плохо.

— Что ж из того. Я-то знаю, почему вы так печетесь.

— А почему? — вскочил с места Салакварда. Рыхетский принялся успокаивать Уждяна и Ржегака, но поднялся такой шум и гам, что голоса Рыхетского нельзя было расслышать. Вдруг дверь каморки отворилась, и на пороге показался Иржик. Шапка, украшенная разноцветными тряпками, была сдвинута на затылок, цимбалы он прислонил к дверям. Позади Иржика стояла растерянная хозяйка, безуспешно пытавшаяся его удержать. Шум утих, и все с удивлением посмотрели на парня.