Степан Суздальцев - Угрюмое гостеприимство Петербурга

В то утро Ричард получил письмо от князя Шаховского.

Иван Леонтьевич выражал искреннюю радость о возвращении Редсворда в столицу и с нетерпением ждал его к себе.

«Ты должен ехать ко мне немедленно, как это прочитаешь. Я расскажу тебе всю правду, которую скрывают от тебя», — писал князь.

Едва закончив чтение, маркиз велел подать ему коня.

Иван Леонтьевич был мрачен, словно ворон. Его тяжелые шаги громом разносились по гостиной, словно смертельные приговоры во времена Великой французской революции. Князь Шаховской был тверд и непреклонен. Он жестко посмотрел на Ричарда, вошедшего к нему.

— Иван Леонтьевич, я получил ваше письмо.

— Садись. — Князь указал ему на кресло.

Редсворд сел, однако Шаховской продолжил стоя:

— Ты должен знать то, что знаю я. История покажется неправдой, но поверь, я никогда не лгал: не стану и теперь.

— Боюсь, я не совсем вас понимаю, — взволнованно ответил ему Ричард.

— Так слушай. — Иван Леонтьевич продолжил громовою поступью ходить в просторном зале. — Отец твой, герцог Глостер, был близким другом графа Воронцова. Увы, случилось так, что он влюбился в супругу Владимира, Елену Семеновну.

— Покойную графиню Воронцову?

— Она ответила взаимностью ему. Он вернулся в Англию. Спустя три месяца Елена пропала. Примерно в то же время герцог женился на девушке из народа. И спустя всего полгода у них родился ты.

Ричард молчал, пытаясь уловить связь.

— Как зовут твою мать? — спросил Иван Леонтьевич.

— Хелен Редсворд, герцогиня Глостер.

— А по-русски Елена. А деда твоего, ее отца, как звали?

— Саймон… — произнес Ричард.

Он понял. Теперь ему все было ясно. Теперь он наконец узнал, за что весь свет так ополчился на него. Ведь он сын графини Воронцовой, которая, сбежав от мужа, без развода, уехала в другую страну и вышла замуж там. А он, Ричард, который всю жизнь гордился своим происхождением, бастард.

— Нет, — покачал головой маркиз. — Этого не может быть. Я… мой отец. Нет! А как же Владимир Дмитриевич? Он принимал меня в своем доме, словно близкого родственника.

— В какой-то степени так оно и есть, — мрачно заметил Шаховской.

— Но князь Андрей Петрович, — не сдавался Ричард. — Он ничего мне не сказал. Почему?

— Герцог был его другом.

— Но это ведь не причина. Он принимал меня и оберегал, словно собственного сына.

— Елена была его крестница, — сказал Шаховской. — Андрей Петрович любил ее, как собственную дочь. Конечно, ты для него как родной.

В ужасе от услышанного, Ричард выбежал из дома Шаховского, сел на коня и помчался обратно — к Конногвардейскому бульвару. Уже поднявшись на крыльцо, он развернулся и пошел прочь. Ричард не знал, куда он идет и что ему теперь делать. Он был совершенно один в незнакомом городе, городе враждебном, полном врагов и злоязычников. И этот город — северный и мрачный — не смог покорить сам Наполеон!

Всю свою жизнь Ричард безмерно гордился своим высоким происхождением. Он сын герцога Глостера, двоюродного дяди королевы. Теперь же он знал правду о себе, и эта правда заключалась в том, что его мать изменила своему законному мужу, а плод этой измены есть он, Ричард.

Бастард!

Как раньше Ричард презирал людей, которые родились вне брака! Он смотрел на них свысока, жалостливо и снисходительно. Теперь же выходит, что он сам такой же, как они, незаконнорожденный ребенок…

Был поздний вечер, когда Ричард вернулся на Конногвардейский бульвар.

Ему было тяжело и хотелось поговорить. Ричард пошел в библиотеку, там горел камин. Вся комната была затянута густым дымом. Редсворд уже хотел было кричать «Пожар!», когда почувствовал, что дым отдает табачным ароматом. Приглядевшись, маркиз увидел, что в кресле сидел Петр Андреевич и курил трубку.

— Это вы, — обрадовался Ричард, — я рад, что встретил вас здесь.

— Добрый вечер, маркиз, — улыбнулся молодой князь и кивнул на кресло подле камина.

— Я вам не помешаю? — спросил Редсворд, прежде чем сесть.

— Нисколько, — покачал головой Петр Андреевич.

— Мне казалось, вы думаете о чем-то личном.

Но молодой князь лишь вновь улыбнулся и произнес:

— Пушкин? — уточнил Ричард.

— Суздальский, — поправил Петр Андреевич и улыбнулся.

— Вы правда так думаете? — серьезно спросил маркиз. — Что в наши дни не осталось людей чести?

— Увы.

— Но как же ваш отец, как же Владимир Дмитриевич?

— У моего отца много тайн, — задумчиво произнес молодой князь. — Что же до Воронцова — здесь я с вами согласен. Но он единственный человек, которого я знаю, кто в любой ситуации поступал как должно поступить.

— И поэтому он несчастен, — сказал Ричард.

— Нет, маркиз, вы заблуждаетесь. Человек чести не может быть несчастен.

— Сегодня я был у Шаховского. — Редсворд запнулся, подбирая слова. — Он все мне рассказал. Вы знали правду обо мне, Петр Андреевич?

— Я знал, маркиз, — серьезно ответил Суздальский.

— И ничего мне не сказали?

— Я дал слово до срока сохранить эту тайну.

— Но я думал, что мы с вами друзья.

— Так и есть, — сказал Петр Андреевич, — но и друзьям порой приходится лгать — ради их же собственного блага.

— Но вы держали в секрете тайну моего рождения — мою тайну! — воскликнул Ричард.

— Маркиз, я это делал, чтобы вас же уберечь.

— От чего? — в недоумении произнес Редсворд. — Впрочем, не важно. Что мне теперь делать?

Вопрос прозвучал неуверенно, устало и как-то беспомощно. Петр Андреевич взял своего друга за руку и крепко сжал ее своей стальной ладонью. Ричарду сделалось больно.

— Собраться, Ричард, — твердым голосом сказал Петр Андреевич, — не смейте унывать!

— Но мой отец… но я же бастард…

— Отставить эти сопли! — резко оборвал Петр Андреевич. — Вы что, забыли? Вы сын герцога Глостера. А стало быть, вы не можете быть бастардом — по рождению. Вы его сын, единственный наследник.

— Но моя мать…

— Ричард, право, хватит! — Молодой князь, кажется, был рассержен. — Вы дворянин, а ведете себя как кисейная барышня. Это вам не к лицу, маркиз!

— Теперь я должен уехать из России, — обреченно склонил голову Ричард.

— Уехать означает сдаться, отступить. Это, маркиз, как-то мелко, не по-мужски.

— А что вы предлагаете? Остаться?

— Уехать вы всегда успеете, маркиз, — успокоил друга Петр Андреевич. — Но что вы скажете, если оставите здесь любовь всей своей жизни?