Степан Суздальцев - Угрюмое гостеприимство Петербурга

— Негодяй!

— Иван Леонтьевич, — попросила Марья Алексеевна, — об этом знаю только я одна. Ни Миша, ни Анна не должны даже и полслова услышать об этом. Это будет слишком большой удар для родителей.

— Я понимаю, — серьезно ответил Шаховской. — Княгиня, больше ничего не нужно мне говорить. Мерзавец получит свое сполна, я вам обещаю. Это будет устроено так, что никто никогда не узнает о трагедии, обрушившейся на вашу семью.

— Я бесконечно вам благодарна, Иван Леонтьевич, — искренне сказала Марья Алексеевна.

— Более не будем об этом, я все сделаю.

— Но у меня к вам есть еще одна просьба.

— Внимательно слушаю.

— Этот молодой маркиз Редсворд, — княгиня вздернула бровь в знак своего пренебрежения, — он ухаживает за другой моей внучатой племянницей, Анастасией. Мои девочки и так уже натерпелись. Петр Андреевич разорвал помолвку с Марией. Софья — вы знаете. Я не хочу, чтобы еще и Анастасии было больно.

— Я не совсем вас понимаю, — произнес Шаховской.

— Иван Леонтьевич, этот человек принесет ей только горе, только несчастье, — твердо сказала княгиня. — Я уверена, что он, как и его отец, ни перед чем не остановится. Он совсем вскружил бедной девочке голову. Еще, чего доброго, убедит ее бежать с ним и тайно обвенчаться. Весь в отца.

— Но что я могу сделать? — спросил князь.

— От него необходимо избавиться, — заявила Марья Алексеевна.

— Это не так-то легко, — заметил Шаховской. — Он не просто какой-то священник. Он сын герцога Глостера. С ним нельзя взять и разделаться. Да и с какой, собственно, стати? Он ничего не сделал.

— Иван Леонтьевич, я не прошу, как вы говорите, «разделаться с ним», — заверила княгиня, — я хочу изолировать от него Анастасию. А лучше изолировать его самого.

— Не могу же я на основании того, что он ухаживает за вашей внучатой племянницей, засадить его в Петропавловскую крепость.

— Очень жаль, что не можете!

— Даже если бы он и совершил преступление, я не стал бы сажать его в тюрьму. Случись это, британский посол выдвинет ноту протеста. А отношения между державами — сами знаете.

— Но если бы он совершил преступление, его можно было бы выслать обратно, на свой туманный дождливый остров, — сказала княгиня.

— Да, но он никакого преступления не совершил, — напомнил Шаховской. — И не совершит. Маркиз кажется мне честным и благородным юношей.

— Опомнитесь, Иван Леонтьевич, он же сын Глостера! — Марья Алексеевна с отвращением произнесла это имя.

— И тем не менее сын герцога Глостера никому не сделал ничего плохого.

— Значит, нужно сделать так, чтобы появились основания для того, чтобы выслать его из России, — заключила княгиня.

— Уж не хотите ли вы, чтобы я подстроил какую-нибудь гнусность и впутал в нее маркиза?

— Иван Леонтьевич, это было бы замечательно.

— Марья Алексеевна, но это подло. Мешать с грязью имя честного человека…

— Мешать с грязью! — крикнула княгиня. — А его отец не смешал с грязью имя Михаила? А его отец не растоптал чувств Владимира Дмитриевича? Или вы не помните, в каком состоянии был граф Воронцов? Чуть руки на себя не наложил! Не Редсвордам говорить о чести и добром имени!

— То был отец…

— А этот — его сын!

— Марья Алексеевна, я не хочу участвовать в поступке, который опорочит порядочного человека, — сказал князь.

— Но вы же обещали сделать для меня все что угодно. Вы же не бросаете на ветер слова, — напомнила Марья Алексеевна.

— Вы меня поймали, — мрачно сказал Иван Леонтьевич. — Но я скорее соглашусь с тем, что бросаю слова на ветер, нежели совершу подлость.

— Сделайте так, чтобы этот мальчишка перестал ухаживать за княжной, — произнесла Марья Алексеевна.

Игра в шахматы была окончена.

Черные выиграли. Ричард и Петр Андреевич пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по своим спальням.

А за окном наступила зима.

На столичные улицы крупными хлопьями выпал снег и быстро застелил улицы Петербурга бледным пушистым пледом. Снегопад еще не закончился, когда в библиотеку вошел старый князь Андрей Петрович.

Суздальский размышлял.

Ричард будет ухаживать за Анастасией, будет добиваться ее руки. Но Демидов ненавидит герцога Глостера и едва ли захочет с ним породниться. А уж Марья Алексеевна — о ней лучше и не вспоминать. Она поднимет такой скандал, что потом две империи во весь опор полетят к чертовой матери.

Княгиня была светская дама, далекая от государственных интриг. Однако ради своей семьи, ради чести и благополучия своих близких она готова на все: даже на создание конфликтной ситуации между двумя державами.

Вполне возможно, думал Андрей Петрович, уже сейчас она принимает меры, чтобы избавить свою семью, а заодно и весь Петербург от молодого маркиза Редсворда.

Вряд ли кто-нибудь станет жертвовать интересами государства ради прихоти — даже ради прихоти княгини Ланской. И все же она может устроить нечто более изощренное, более коварное. Выставить Ричарда человеком бесчестным, опорочить его доброе имя — это, бесспорно, низко. Но ради своей семьи Марья Алексеевна пойдет на это: князь был в этом уверен.

И что же в таком случае предпринять?

Как защитить молодого наивного мальчика от грозящего ему позора?

За позором следует унижение. А за унижением стоит бесчестие. Ричард скорее умрет, чем позволит себя опорочить.

Это необходимо предотвратить.

И единственный, кто может это сделать, — его отец.

Да, думал Суздальский, пора герцогу Глостеру наконец выйти на сцену.

В конце концов, это Уолтер украл у Володи его жену. Это Уолтер держал сына в неведении всю его жизнь. Это Уолтер позволил сыну поехать в Россию.

«Я запретил ему ехать, но он ослушался меня», — вспоминал письмо герцога Андрей Петрович. А неужели нельзя было ограничить свободу сына экономически? Кто мешал ему перестать высылать Ричарду деньги? Кто мешал ему написать в письме правду о его происхождении?

Но Уолтер не сделал этого.

«Ведь слишком трудно признаться собственному сыну в своем позоре. Для наших детей мы всегда должны быть святыми. Однако всегда ли? А если речь идет об их безопасности? И о безопасности своих близких. Сохраняя молчание, позволяя Ричарду оставаться в России, Уолтер подвергает опасности не только его, но и моего сына, — думал Суздальский. — Почему я должен рисковать своим сыном только из-за того, что какой-то человек, пускай это мой близкий друг, в малодушии своем не решается признаться в своих грехах родному сыну? Тем паче что этот сын был плодом этого греха!

Какого дьявола я должен подвергать опасности Петра Андреевича?!