Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг

Обед продолжался довольно долго: Оболенские любили покушать в свое удовольствие, поэтому их француз повар получал содержание наравне с русским генералом.

Вина папà Оболенского выписывал из Франции и Германии.

Юнкера ели и пили на славу…

– Водки бы! – отставил хрустальный бокал с золотым ободком младший Оболенский и, игнорируя салфетку, вытер губы тыльной стороной ладони, размазав по ней красные капельки душистого вина.

Он решил сегодня потрясти родственников простотой привившихся в казарме нравов. Поводив ладонью над столом, взял с тарелки сочный кусок телятины и смачно откусил от него, вымазав щеки. Забывшая в очередной раз прищурить глаза его кузина, приложив к губам салфетку, прыснула со смеху. Тетка сделала вид, что не обратила внимания на бестактность, решив: «Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало…». Папà Оболенского, его брат и их жены шокированно глядели на сына и племянника.

– Вкусно! – произнес тот с набитым ртом. – Как в трактире… – сосредоточившись, добавил по-французски, завидев вошедшего повара с фарфоровым блюдом в руках.

Француз от возмущения чуть не выронил поднос, развеселив даже взрослых.

– Григорий! Станешь так себя вести, придется опять нанять гувернера, – по-французски обратилась к сыну княгиня.

– Мамà! Пожалей свои розы, – снова развеселил общество молодой князь.

Насытившись, Максим попытался заговорить с княжной, однако без особого успеха – она вновь с прищуром разглядывала Нарышкина.

Тот же после казармы никак не мог отъесться, к тому же на столе было столько вкусного…

В середине ноября, после вольных работ, начались обычные пешие учения, выводка коней, полковой наряд, езда сменами в манеже и взводами на плацу, разводы и дворцовые караулы; то есть самое тяжелое полугодие в мирной жизни лейб-гвардии Конного полка. Все офицеры прибыли из отпусков и начали заниматься со своими подразделениями. Во втором эскадроне приступил к службе большой друг эстандарт-юнкеров – поручик Вебер.

Несмотря на то что имели полное право покинуть казарму и жить дома, – папа Оболенского прямо-таки умолял их жить у него – юнкера остались в казарме до получения офицерского чина.

«И зачем им это? – недоумевал Вебер. – Значит, недостаточно господами занимаюсь, – делал он вывод, – коль еще служба не опротивела…»

Оболенскому нравились простота нравов и отношений, он отдыхал от светских условностей и этикета. Нарышкин в самом начале службы дал себе слово до получения офицерского чина жить вместе с солдатами, дабы закалить волю и тело. А Рубанову было просто хорошо с друзьями и не хотелось зависеть от чужих людей.

Поэтому опять по сигналу трубача рано поутру поднимались с жестких нар, плескались у рукомойника и, одевшись по-зимнему, плелись убирать лошадей. Каждые четвертые сутки конногвардейцы заступали в караулы, самым ответственным из которых являлся внутренний дворцовый. Именно туда и были назначены эстандарт-юнкера.

– Хотя вы по званию являетесь унтер-офицерами и можете ходить разводящими, – инструктировал их поручик Вебер, – но, по приказу ротмистра, некоторое время вам предстоит заступать в наряд караульными, дабы досконально ознакомиться с постами и понять караульную службу. Главное для вас – четкое исполнение ружейных артикулов! На постовом коврике при приближении начальства ружье должны откидывать от ноги четко «по-ефрейторски», в единый миг с напарником, для чего он, как старший возрастом, даст вам знак бровями или мигнет… По-первости заступите на посты со своими дядьками, они вас и обучат всему, – закончил длинную речь поручик и удалился по делам.

Перед первым своим караулом во дворце юнкера волновались, но, не подавая вида, надевали полную парадную форму. Из-за гвардейского шику лосины для лучшего облегания кирасиры натягивали на голые ноги сырыми, затем отполированные ботфорты, специально сшитые из толстой и твердой кожи. Застегнув четыре крючка на высоком воротнике белоснежного колета, эстандарт-юнкера надели замшевые перчатки с большими крагами, а на головы водрузили кожаные каски с высоким гребнем конского волоса, застегнув тугим подбородником из медной чешуи.

Встав в строй из тридцати двух конногвардейцев, заступивших в наряд, выслушали напутствие Вайцмана, и Вебер повел их в Зимний дворец. В караульном помещении, расположенном перед Белой галереей, Вебер еще раз напомнил, кто на каких постах стоит, и разводящие определили караульных по местам.

Рубанову вместе с дядькой выпало стоять в зале неподалеку от царских покоев. Когда рядом никого не было, Шалфеев что-то шептал Максиму, но тот не слушал его, с интересом разглядывая утреннюю дворцовую жизнь: «Бог мой! – с восторгом думал он. – Нахожусь в Зимнем дворце, а через стену живет сам император!»

По залам сновали полотеры, протирая паркет; истопники, зевая во весь рот и не обращая ни на кого внимания, разжигали березовыми лучинами печки, между делом переругиваясь друг с другом; убирали свои залы камер-лакеи, лениво сметая тряпками пыль с мебели и перьевыми метелками – с картин. Ламповщики разносили заправленные маслом лампы и заменяли сгоревшие свечи. Величественные гоф-фурьеры, солидно выпятив животы, важно ходили по дворцу, наблюдая за порядком, и время от времени разносили в пух и прах то нерадивого камер-лакея, то ламповщика, пропустившего сгоревшую свечу, то похмельного печника, задымившего сырыми дровами залу.

Максиму все было интересно, глаза его сверкали от любопытства. Однако через час без привычки ноги в узких сапогах и высыхающих лосинах начало немилосердно ломить. Тесный воротник давил шею, не давая дышать, а руки в перчатках стали мокрыми от пота, и ружье выскакивало из них. Интерес к дворцовой жизни постепенно угасал, а в голове осталась лишь одна мысль – скорее бы смена.

– Слава Богу, сегодня на прием к царю мало идут! – зашептал Шалфеев, видя мучения своего подопечного. – Ничего, господин юнкер, привыкнешь, – подбадривал он Рубанова. – Все поначалу мучаются, я чуть сознание по первости не потерял, а сейчас стою – хоть бы хны! – бахвалился он. – А-а-а! Смотрите, ваше благородие, – через минуту опять зашептал Шалфеев, – какая статс-дама плывет… Давай ей ружьем честь отдадим? – как мог, отвлекал он Максима.

Рубанов обалдел от счастья, когда наконец увидел идущую к ним смену. В караульном помещении он брякнулся на лавку, вытянув ноги и закатив к потолку глаза. Через несколько минут появились Оболенский с Нарышкиным и тоже попадали на лавки, оперевшись спиной о стену.

– Ну и служба! – потряс головой князь, ослабляя поясную портупею палаша и расстегивая крючки воротника. Каску и перчатки он скинул сразу, как вошел в караулку. – Больше штаны мочить не стану! – громко произнес он, глядя на своих спекшихся друзей. – У меня чуть все не полопалось, когда лосины сохнуть стали, а хрен теперь – плоский, как палаш…