Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг

Особой популярностью у гвардейских кирасиров пользовались кладовщики при винных, мучных, фруктовых, мясных и других кладовых, даже таких, на первый взгляд, не нужных, как сервизные, бельевые, кофешенские, всем им конногвардейцы старательно салютовали, опять-таки, ежели поблизости не было начальства. За это благодарные кладовщики тащили в караульное помещение различные блага из своих кладовых.

Эстандарт-юнкеров, разумеется, больше волновали не жирные пожилые кладовщики, а стройные и юные царицыны фрейлины, которые жили по Комендантской лестнице на третьем этаже и пробегали через посты, со смехом кланяясь молоденьким гвардейцам. Некоторые из них останавливались поболтать с юнкерами, если рядом не было посторонних.

На Гришку Оболенского положила глаз полная, зрелых лет статс-дама. Громко пыхтя, она целеустремленно шлепала каблуками, проходя статс-дамскую и Белый зал, плотоядно высматривая понравившегося гвардейца. Если его не было на этих постах, шла разыскивать здоровенного бравого кирасира, терпеливо обследуя Яшмовую гостиную, Аполлонов зал или Эрмитажную галерею. Радости ее не было предела, когда натыкалась на разыскиваемый объект. Постояв рядом с князем несколько минут и отдышавшись, впрочем, она не знала, что он князь, статс-дама переходила к боевым действиям… Выбрав момент, когда они оставались одни, закатив глаза и блаженно улыбаясь, эта миловидная еще пятидесятилетняя женщина нежно гладила подрагивающей ладонью княжескую щеку. Эстандарт-юнкер, согласно уставу, стоял не шелохнувшись…

Несколько раз Максим нес дежурство у личных царских комнат, и близость к венценосцу уже не волновала так остро, как в первое время. Однажды, когда Рубанов стоял у дверей из царской приемной на Салтыковскую лестницу, внизу показались два генерала в вицмундирах. Они медленно поднялись по ступеням, и один чуть замешкался у входа в приемную.

Генералами Максима не удивишь, но тут его бросило в жар, когда в задержавшемся у дверей признал отца Мари. Ромашеву, конечно, и в голову не могло прийти, что высокий, стройный мальчишка кирасир, стоявший у входа в царскую приемную, – сын гусарского ротмистра Рубанова, который так испугал и унизил его…

Часто по ночам Максим мечтал о встрече с Мари и прокручивал десятки вариантов этого события, размышляя о том, что скажет он и ответит она, но ее отец существовал как бы отдельно и не был связан с Мари. Потоптавшись и с опаской вздохнув, генерал вошел в приемную, не заметив, как побелели костяшки пальцев у часового, судорожно сжимавшего ружье…

Во время большого Рождественского бала Вайцман поставил в караул на верхней площадке Иорданской лестницы при входе в Аванзал Рубанова и Оболенского. Нарышкину достался пост, находившийся через два зала – в Концертном, у дверей в комнаты царской семьи.

Постепенно съезжалась знать. Площадь перед Зимним дворцом запрудили кареты, экипажи и коляски. В воздухе висел гул голосов, слышались веселые возгласы и смех. На специально расчищенной площадке боролись подвыпившие форейторы. Раздеваясь внизу, приглашенные не спеша поднимались по широким ступеням парадной лестницы. Сановники поздравляли друг друга, жены их, ревниво сравнивая наряды и украшения, целовались…

Шум несколько затих, когда по лестнице, в окружении подхалимов, степенно поднималась известная красавица и возлюбленная императора Мария Антоновна Нарышкина. Именно возлюбленная, а не любовница!

У императора Александра было две жены: законная – красивая, голубоглазая, но приевшаяся Елизавета Алексеевна и фактическая, тоже красивая, черноглазая графиня Нарышкина, прозванная в свете – «черноокой Аспазией». Кроме них любвеобильный император содержал и тучу любовниц, начиная с прелестных актрис – Шевалье, Филлис – и заканчивая графинями и юными княжнами. С юных лет волочился он за самыми прекрасными женщинами и добивался их любви.

Мария Антоновна прошла Аванзал, раскланиваясь со знакомыми, и остановилась у входа в царские покои, увидев стоявшего на посту родственника своего мужа. Весело улыбнувшись ему, она поднялась на носки туфелек и чмокнула часового в щеку, обдав запахом духов и свежих фиалок, букетик которых кокетливо выглядывал из ее волос.

«Как бы это не вошло в моду, – подумала она, – целовать постовых гвардейцев…»

Мысль эта неожиданно развеселила ее, и она произнесла, обращаясь ко всем и ни к кому в отдельности: «Мой брат!».

Она сама и ее наряды служили образцом, а также предметом зависти и сплетен для всех дам петербургской знати. Как всегда, графиня обращала на себя внимание и в этот Рождественский вечер. Дамы, кося на нее завистливыми глазами, досконально обсудили изящное голубое платье и кашемировую шаль, накинутую на плечи, обсудили сами плечи и черные глаза, точеные руки, белую шею с ниткой жемчуга и прекрасную полную грудь.

– На посту говорить не положено! – засмеялась она. – Похудел-то как, бедненький, – потрепала растерявшегося «братца» по щеке.

Окружающие смотрели на конногвардейца и перешептывались. От повышенного внимания общества Нарышкин полыхал алым цветом, в точности как вицмундир появившегося Вайцмана. Грозно хмуря поросячьи глазки, немец шел к своему постовому, но с каждым шагом лицо его меняло выражение, перебрав всю гамму чувств – от злости, безразличия и удивления до растерянности и даже страха, когда понял, кто беседует с часовым. С этим-то последним чувством барон ловко затерялся в толпе и направился проверить двух других юнкеров.

Там, конечно, тоже творился непорядок. Ротмистр сморщился и застонал словно от зубной боли, увидев рядом с Оболенским плотную статс-даму, влюбленно глядевшую на князя. «Старая стерва!» – подумал он. С этой пожилой барыней немец не церемонился и сумел испортить ей Рождество, загнав даму в Концертный зал и при этом обругав ее. В результате последовавшего затем разбирательства выяснилось, что статс-дама является баронессой и немкой по происхождению. Вайцман побоялся копать дальше, уверенный, что она окажется его дальней родственницей. Распрощавшись с сестрой по нации, он опять устремился к Иорданской лестнице, и его белая почти прозрачная кожа приняла серый оттенок, а бесцветные глаза покраснели, когда увидели рядом с эстандарт-юнкером Оболенским уже целую толпу, причем маленький толстенький папà трепал сына за плечо, а высокая и важная маман вцепилась в ружье.

– О-о-й! – в голос завыл ротмистр. – «И замечание не сделаешь, так как принимал презенты, и, может, еще дадут… – стараясь не стучать каблуками, тихонько, на цыпочках, пошел в караульное помещение. – Последний раз часовыми их ставлю! Пускай теперь разводящими походят или вообще по полку дежурят».