Антон Хижняк - Сквозь столетие (книга 1)

— Слушай, Никита. Господин Александр Осипович просил. Путь будет так на так. Хрисанф людей от работы оторвал, после полудня молотилка стояла. Это же убыток для помещика. Господин Александр Осипович заявил, что у него нет претензий к твоему сыну. А ты уж молчи о том, что ранили Хрисанфа. Вот так и помиритесь. Никто никому ничего не должен, — заглядывал староста Никите в глаза, льстиво улыбаясь.

— Ну и хитрый же ты черт. На человека набрасываются с саблей, и пускай он молчит. А если бы зарубили моего сына?

— Но не зарубили же, не сопротивляйся, Никита. Так будет лучше. Согласен? Что сказать господину помещику?

— А почему он сам не пришел? Не с руки, что ли?

— Где ты видел, чтобы пан к мужику кланяться ходил? — хихикнул староста, подергивая бородку. — Ну так что?

— Уходи, Оникий, от греха. Скажи — согласен. А рассчитаемся когда-нибудь в другое время.

— Ну и ну! — покачал лысой головой староста и вытер пот со лба. — О согласии я скажу. А о расчете, хе-хе-хе. О расчете… Нет! Не скажу! Молчи, молчи, Никита. Я знаю, что у тебя на уме. Послушай меня, кхе-кхе. То, что ты сказал, — грех.

— Какой грех?

— Э… Э… Ты сказал, что рассчитаемся… Я не скажу об этом пану. Не надо, не надо, Никита. Чтобы и тебе и мне избежать беды, не скажу пану… Подальше от греха, Никита.

…Тот день у молотилки навсегда останется в памяти Никиты Пархомовича и Марии Анисимовны. Таких ужасных минут им не приходилось переживать, пока росли их дети. Всякое бывало — голодные дети просили хлеба; тяжело болели; с трудом спасли их, когда загорелась их хата, а дети были дома одни. Но неожиданное ранение Хрисанфа ошеломило, растревожило. Хотя он и не маленький, но ведь родное дитя. Семь дней не спали родители, дневали и ночевали возле сына. Он бредил, что-то выкрикивал, пытался вскочить с постели. Никита Пархомович хоть на какое-то время отлучался, наведываясь в свой дом, а Мария Анисимовна никуда не выходила из хаты Хрисанфа. Ее подменяла невестка: когда одна что-то делала по хозяйству или варила еду, то другая сидела у постели больного. В те дни материнская голова покрылась сединой. Когда родные сказали ей об этом, Мария Анисимовна объясняла седину старостью. «Мне уже пятьдесят седьмой год, — горько улыбалась она, — а седина украшает человека».

Хрисанф больше месяца пролежал на твердой скамье у стены, укрытый рядном. Да еще и после того, как встал на ноги, у него долго болела голова. Выйдет в огород, сядет возле копанки [3] Копанка — яма для сбора летом воды (укр.). , из которой брали воду для полива капусты, и думает: «Погоди! Придет время, сведем счеты с тобой, лакейским ублюдком, все припомним!» Хрисанф проводит рукой по грубой полотняной сорочке. Там, за пазухой, он хранил дорогой подарок Пархома. Соседский парень Тимоша Колесник из самой Юзовки привез его. Гостил он у отца, коногона на юзовской шахте, куда и сам собирался уехать, чтобы стать шахтером.

Войдя в комнату, Тимоша огляделся вокруг.

— Никого нет? — спросил шепотом и, услышав ответ Хрисанфа, вытащил из-за пазухи чистый платочек. Развернул его осторожно и подал Хрисанфу тоненькую книжечку. — Вот тебе. Только смотри, чтобы никто не увидел, потому что это, сказал Пархомко, политика. За это в тюрьму сажают и отправляют в Сибирь. Понял, Хрисанф? Бери и прячь. Да спрячь за пазуху, кто-то идет. Ты говорил уже со своим отцом?

Вошла Лидия, поздоровалась с гостем.

— О, Тимоша! Где же ты казаковал?

— Ездил в Юзовку к батьке. Привет вам всем от Пархома. И на заводе у него был. Что там делается! Грохочет, шипит, прыгает раскаленное железо. Сначала я испугался.

— За Пархомкины штаны держался?

— Угадал, Хрисанф. Как увидел, что на меня летит красная сатана, а от нее искры разлетаются во все стороны, сразу за Пархомку и ухватился. Ей-богу, испугался. А он смеется. Ну, побегу. С этим и до свидания. Так ты же, Хрисанф, напиши письмо Пархомке. Так, мол, и так, Тимоша привез привет, все рассказал. — И убежал из хаты.

— Как ураган! Вот такой он всегда. Все куда-то спешит, — прикрыла за ним дверь Лидия.

— Хороший хлопец. Что ты от него хочешь? Ему только пятнадцать лет, а он уже сам может и поехать, и домой вернуться.

— Пятнадцать! А он такой здоровенный, хоть сегодня жени.

— Растут дети. Через неделю он едет на постоянное жительство к отцу, будет работать в шахте.

— Хрисанф! И это все, что он привез от Пархомки! Привет?

— А ты что ждала?

— Да зарабатывает же Пархом деньги. Помнишь, как напевал, когда приезжал в гости: «Пойдем на работу, будем деньги получать каждую субботу». Хотя бы своим что-нибудь подбросил.

— А он и подбросил. Отцу передал десять рублей. Тимоша отнес эти деньги маме, потому что отца не было дома.

— Коли так, то молодец Пархомко. А мы и за привет спасибо скажем.

— Лидочка! А ты что-то ждала от Пархома?

— Ничего я не ждала. Но все-таки мы родственники. И обещал, когда приезжал в гости.

— А ты уж и обиделась. Привез Тимоша подарки. И тебе, и сестре Марийке, и маме платки купил. Вон там, за столом, на скамье под богами лежит твой подарок.

Лидия подбежала к скамье и схватила синий платок с красными цветами. Тотчас надела его на голову и — к зеркалу, вмазанному в стену. Завязала под подбородком и отбросила концы платка на спину. Довольная, она вертелась перед зеркалом, а Хрисанф стоял сбоку, радуясь за жену, и думал, что вот так и должны поступать родственники. Не так дорог подарок, как внимание.

— И отцу, и мне передал. Только, — приложил пальцы к губам, — поклянись — никому ни слова.

— Зачем эта клятва? Что еще выдумал?

— Не выдумал. Но если начнешь болтать…

Она не дала ему договорить:

— «Болтать»! Вот как ты со мной разговариваешь. Прочь! — закричала, когда к ней приблизился Хрисанф. — Не подходи!

Стояла у стола, маленькая, опрятная, в чистой кофте и аккуратной юбке. Оттого что рассердилась на мужа, дрожали крыльца ровненького носика, и она была похожа на оскорбленную девушку. А из серых глазенок закапали слезы.

— Не капризничай, Лидочка. Ты же не хочешь навредить нам и испортить жизнь нашему Алешеньке.

— Что такое? — вмиг вытерла слезы и прижалась к Хрисанфу. — Скажи! Что-то страшное?

— Ничего страшного.

— Фу! А я испугалась.

— Вот и мне подарок! — Он вытащил из-за пазухи книжечку и показал ей.

Лидия посмотрела на обложку, а потом, прочитав шепотом: «К деревенской бедноте», спросила:

— Верно я прочитала?

— Да, Лида. Но знай, эта книга запрещенная… Политика… Поняла!

— Поняла… Это страшно! Ой как страшно! За политику в тюрьму сажают.

— Да, в тюрьму… Ты же не хочешь, чтобы наш сынок Алешенька остался без отца.

— Ой, боже! Хрисанф! — Еще крепче обняла мужа. — Что ты говоришь! Тюрьма! Ой, горе мне! Что же делать?