Белинда Александра - Белая гардения

Я поспешила дальше, проходя по залам и коридорам и чувствуя, как в душе нарастает страх. Взбежав по лестнице на третий этаж, я стала заглядывать во все комнаты подряд, пока наконец не добралась до последней, самой дальней комнаты в коридоре. Дверь была приоткрыта, и я негромко постучала. Ответа не последовало. Тогда я толкнула ее, и дверь медленно отворилась. Внутри, как и во всем доме, было темно из-за спущенных штор.

В воздухе явственно чувствовался запах человеческого пота. Но к нему примешивался оттенок какого-то другого, сладковатого, запаха. Когда глаза привыкли к темноте, я смогла различить фигуру Сергея Николаевича. Он полулежал в кресле в какой-то неестественной позе, склонив голову на грудь. Позади кресла возвышалась призрачная фигура слуги.

— Сергей Николаевич, — позвала я, и мой голос дрогнул: мне вдруг показалось, что он мертв. Но прошло какое-то время, и он поднял на меня глаза. Когда он шевельнулся, вокруг его фигуры пришла в движение легкая голубая дымка, напоминающая ореол, и я тут же почувствовала какой-то неприятный гнилостный запах. Сергей Николаевич вдыхал дым из прозрачного сосуда через длинную трубку. Меня поразило его лицо. Кожа на нем обвисла, посерела, а глаза ввалились так глубоко, что глазницы казались пустыми. Я в ужасе отступила назад. Такое я не была готова увидеть.

— Мне очень жаль, милая Аня, — прохрипел он. — Очень, очень жаль. Мне так плохо, так плохо.

Он безвольно откинулся на спинку кресла, запрокинув голову и раскрыв рот. Его дыхание сделалось судорожным и резким, как у умирающего. Опиум в трубке всколыхнулся и опустился на дно черным пеплом.

Я со всех ног бросилась из комнаты, с лица и шеи срывались капельки пота. Я как раз успела д обежать до туалета, когда меня стошнило супом, который мы ели с Амелией в кафе. Вытерев рот полотенцем, я легла на холодный кафельный пол, пытаясь успокоиться и перевести дыхание. В памяти зазвучали слова Амелии: «Глупая девчонка! Думаешь, что все вокруг такие добрые? Ничто не делается бесплатно в этом городе. Поняла? Ничто! Любой добрый поступок имеет свою цену!»

В зеркале отражался комод и расставленные на нем в ряд матрешки. Я закрыла глаза и представила себе золотую нить, которая тянется от Шанхая до Москвы. «Мама, мамочка, — мысленн о попросила я, — пожалуйста, выживи. Если ты выживешь, я тоже смогу выжить . И мы обязательно снова встретимся».

Пакеты с платьями от миссис By прибыли через несколько дней. Их принесли, когда Сергей Николаевич, Амелия и я завтракали во дворе. Я пила чай по-русски, без сахара, но вприкуску с вареньем из черной смородины для сладости. Я всегда пила на завтрак только чай, хотя каждое утро стол ломился от блинов с маслом и медом, бананов, мандаринов, груш, мисок с клубникой и виноградом, яичниц с расплавленным сыром, колбас и треугольных поджаренных ломтиков хлеба. Я была слишком взволнована, чтобы испытывать аппетит. Под стеклянным столом у меня дрожали ноги. Я говорила только в том случае, когда ко мне обращались, и не произносила ни звука больше, чем требовалось на ответ. Мысль о допущенной невзначай неловкости, которая может испортить настроение Амелии, приводила меня в ужас. Но ни Сергей Николаевич, разрешивший мне называть его по имени, просто Сергей, ни Амелия словно бы не замечали, как робко я себя вела. Сергей жизнерадостно рассказывал о воробьях, которые залетели в сад, а Амелия по большей части вообще не обращала на меня внимания.

Раздался звон колокольчика на воротах, и служанка принесла два коричневых пакета, на которых сбоку по-английски и по-китайски был написан наш адрес.

— Открой, — велела Амелия, сплетая пальцы, похожие на когти хищной птицы. В присутствии мужа она улыбалась и делала вид, что мы с ней подруги, но я-то знала, что это далеко не так. Я повернулась к Сергею и стала доставать из первого пакета платья одно за другим, показывая ему. Он одобрительно кивал головой и ахал.

— А вот это самое красивое, — заметил он, указывая на хлоп ковое платье с воротником-стойкой и подсолнечниками, вышитыми на лифе и поясе. — Надень его завтра, когда мы пойдем гулять в парк.

Но когда я вскрыла пакет с вечерними платьями и показала Сергею зеленый чонсэм, его брови нахмурились, а взгляд сделался жестким. Он посмотрел на Амелию и сказал мне:

— Аня, пожалуйста, пойди в свою комнату.

В его словах не было ни злости, ни раздражения, но то, что меня выставили из-за стола, вызвало во мне неприятное чувство. Я медленно прошла через переднюю, поднялась по лестнице, пытаясь понять, почему он так расстроился и что собирался сказать Амелии. Я только могла надеяться, что из-за этого она не станет презирать меня еще больше.

— Я же говорил тебе, что Аня не будет ходить с нами в клуб, пока не подрастет, — донесся до меня его голос. — Она должна пойти в школу.

Я замерла на лестничной площадке и прислушалась. Амелия хмыкнула:

— Ах да, мы будем скрывать от нее правду о том, кто мы есть на самом деле. Пусть она какое-то время поживет с монахинями, прежде чем мы раскроем ей глаза на настоящую жизнь. Кстати, по-моему, она уже знает о твоей привычке. Это видно по тому, с каким состраданием она на тебя смотрит.

— Она не такая, как шанхайские девочки. Она… — Последние слова Сергея заглушил звук шагов Мэй Линь, которая, поднимаясь по лестнице в деревянных башмаках, несла на вытянутых руках стопку выстиранного белья. Я приложила палец к губам.

— Тсс!

Она, словно птичка, посмотрела на меня поверх своей ноши и, сообразив, что я подслушиваю, повторила мой жест и тихонько захихикала. В этот момент Сергей встал и закрыл дверь в переднюю, так что окончания разговора я не услышала.

Позже Сергей зашел ко мне в комнату.

— В следующий раз в магазин с тобой пойдет Люба, — сказал он, целуя меня в лоб. — Не расстраивайся, Аня. У тебя еще много раз будет возможность стать королевой бала.

Первый месяц, который я провела в Шанхае, тянулся очень долго. О матери ничего не удалось узнать. Я отправила два письма Померанцевым, в которых описывала Шанхай и своих опекунов в радужных тонах, чтобы они не переживали. Свои письма я подписала «Аня Кириллова» на тот случай, если они попадут в руки коммунистов.

Сергей определил меня в школу Святой Софии, которая находилась на территории Французской концессии. В школе работали ирландские монахини, а учились в ней и католики, и православные русские; были там также девочки из богатых китайских и индийских семей. Все монахини отличались добродушным характером и чаще улыбались, чем хмурились. Они оказались большими поклонницами воспитания на основе физических упражнений и по пятницам играли в бейсбол со старшеклассницами. Девочки из младших классов наблюдали за игрой. Первый раз, когда я увидела, как моя учительница географии, сестра Мария, несется от базы к базе в задранном до колен монашеском одеянии, а за ней по пятам мчится учительница истории, сестра Катерина, мне пришлось собрать всю свою силу воли, чтобы не рассмеяться. Женщины были похожи на огромных журавлей, которые разбегались, чтобы взлететь. Но ни я, ни остальные девочки не позволили себе даже хихикнуть: хотя сестры были воплощением самой доброты, наказывать они тоже умели. Когда Люба привела меня записываться в школу, мы были свидетелями того, как мать игуменья выстроила девочек у стены и начала принюхиваться к их шеям и волосам. После каждого вдоха она шмыгала носом и закатывала глаза, как будто дегустировала дорогое вино. Позже я узнала, что таким образом она проверяла, не пахнет ли от кого-нибудь душистым тальком, ароматизированным шампунем для волос или другими косметическими средствами, которыми можно привлечь к себе внимание. Мать игуменья видела прямую связь между косметикой и моральным падением. В то утро она таки уличила одну ученицу в использовании недозволенных парфюмерных средств и в качестве наказания велела ей мыть туалеты целую неделю.