Режин Дефорж - Голубой велосипед

— Прошу тебя, прочти, — сдавленным голосом произнесла Камилла.

— Женушка моя любимая, — начала Леа.

Слова прыгали у нее перед глазами. «Женушка моя любимая»… И не к ней были они обращены. Чтобы скрыть волнение, она подошла к окну.

— Продолжай, умоляю.

Ценой усилий, о которых Камилла не догадывалась, Леа монотонно принялась читать.

«Женушка моя любимая, в эти дни я столько думал о тебе, одинокой, в твоем положении, без известий обо мне. В Париже ты могла быть лучше осведомлена, чем мы здесь. Все просто невероятно! Тщетно пытаюсь я понять, что же случилось после того, как немцы захватили Бельгию и Люксембург. Я отправился исполнить свой долг. Вместо этого пришлось отступать. Из воинов мы превратились в беглецов, влившихся в колонны беженцев. Всюду переполненные автомобили, мотоциклы, велосипеды, чемоданы, набитые мешки. В ужасающей жаре вдоль дорог бредут вереницы мужчин, рыдающих женщин, кричащих детей.

С каждым днем вражеские бомбардировки становятся чаще. Опустевшие деревни подвергаются разграблению. Осталась одна скотина: свиньи, заблудившиеся телята, перепуганные куры, идущие за нами в ожидании дойки коровы.

Моя любимая, меня поддерживает лишь мысль о том, что сама ты в безопасности. Я бы так не хотел, чтобы тебе пришлось увидеть этих беженцев, валяющихся, будто трупы, по обочинам дорог и на полях, вопящих от ужаса, когда с самолетов их обстреливают пулеметными очередями.

Ты знаешь, война мне ненавистна. Но я стыжусь разгрома наших войск, я стыжусь растерянности наших командиров. Все эти дни думал о тебе, о нашем ребенке, о моем отце, о Белых Скалах, обо всем том, что составляет смысл моей жизни. И о чести… Иногда меня приводит в бешенство мысль, что я не в строю, что не гоню врага с оружием в руках. И меня буквально тошнит, хочется плакать при виде груд раненых, раздавленных, растерзанных лошадей. Все эти дни я спал в лесах, в амбарах, ел, что попадется под руку. Я измучен, измотан, унижен. Что же делать?»

Леа протянула Камилле странички первого письма, оставляя той удовольствие самой прочесть нежные слова, которыми оно заканчивалось и причинившими ей такую боль.

— Прошу тебя, дорогая. Прочти мне и второе письмо. Мы обе его любим, и я хочу, чтобы мы обе знали, что он делает, что с ним происходит!

Леа вздрогнула, спрашивая себя, что Камилла подразумевает под этим своим «мы обе его любим»? Неужели она догадалась, что Леа испытывает по отношению к Лорану? Или же просто глупо доверчива?

Второе письмо было помечено 28 мая 1940 года.

«Нежная моя подруга. Немало дорог осталось позади после написания моего предыдущего письма. Знаешь ли ты, что я всего в пятидесяти километрах от Парижа и меня мучает то, что я не могу с тобой увидеться, хотя знаю, как ты близко. Все твои письма прибыли одновременно. Я счастлив и меня успокаивает, что Леа находится рядом с тобой. Передай ей мою благодарность и мое уважение.

Получил я весточку и от отца. Увы, новости не слишком хороши. Боюсь, эта война, которой он так для Франции опасался, и наши неудачи ухудшают состояние его здоровья. У всех нас настроение скорее мрачное, а чтение газет, которые к нам приходят, отнюдь его не улучшает: бомбардировки Амьена, Аббевиля, Булони, Кале, почти полное окружение союзных дивизий во Фландрии, устранение Гамелена и его замена «молодым» Вейганом… Может быть, надежды и честь Франции окажутся спасены назначением маршала Петена на пост заместителя премьер-министра…

Посылаю тебе мой дневник, который вел все дни войны. Если хватит духа, почитай его. Может, тебе многое станет понятно. Извини, что я надоедаю тебе своими рассказами о проблемах со снабжением, о блужданиях по лесам. События мелкие, но они-то и заполняют мое существование после 10 мая. Как я тебе говорил, хорошо уже то, что не приходится стрелять.

Не из страха, — умоляю, поверь мне, — а из ненависти к пролитию крови. Тем не менее, немецкие победы, наша слабость, во всяком случае, на моем участке, вызывают во мне постоянное чувство стыда и боли.

Камилла, должен тебя покинуть. Полковник прислал мне приказ присоединиться к нему. Побереги себя, я тебя люблю».

Леа протянула Камилле листки дневника. Камилла положила их на колени, пытаясь сосредоточиться на первых страницах и повторяя, словно разговаривая сама с собой:

— У него все хорошо, он жив!

— Само собой разумеется. Иначе не писал бы, — в порыве раздражения заметила Леа.

Не отвечая, Камилла перелистывала странички дневника. С окаменевшим от потрясения лицом читала она описание, день за днем, разгрома, отдельные фразы прочитывала вслух.

«Ферре-сюр-Шьере, Бофор… Отправляюсь узнать новости… Полковника нет, и многие считают, что он погиб… Найти продовольствие, достать фураж… Один из моих подчиненных только что подорвался на мине. Пьяный солдат убил капрала… У меня стала навязчивой идеей организация вместе с Вяземским снабжения. Нам удалось выдоить приблудных коров и напоить детей… К вечеру вернулись самолеты, и их сопровождал ужасающий вой и взрывы бомб. Прижавшись к земле, мы узнали, что такое воющие бомбы… На краю канавы сидел оставшийся один сержант… Мы спим в амбаре».

— Бедный Лоран, — прошептала Камилла, — ведь спать он может только в постели.

Леа бросила на нее гневный взгляд.

— Послушай, Леа, — с радостью в голосе сказала Камилла. — 24 мая он останавливался в Шалоне.

«Незабываемо впечатление от того, что я снова в большом городе с гражданским населением, магазинами и кафе. Прекрасный ужин, коньяк, сигары: в войне иной раз бывают просветы. Чудесное чувство от свежих простыней после долгого купания в ванне».

Вне себя от ярости Леа смотрела, как Камилла заканчивает читать дневник.

— Завидую ему. Он хотя бы не обязан сидеть на одном месте.

— Как ты можешь так говорить! — воскликнула Камилла. — Лоран рискует жизнью не меньше своих товарищей.

— Может быть, но скучать ему некогда.

Камилла с горечью посмотрела на подругу.

— Неужели тебе так наскучило со мной? Я хорошо понимаю, что в роли сиделки нет ничего веселого. Не будь меня, ты бы давно вернулась к родителям. Ох, как же ты должна на меня досадовать! — разражаясь рыданиями, говорила Камилла.

— Перестань хныкать, тебе станет дурно, а эта Лебретон опять скажет, что я во всем виновата.

— Извини, ты права. Почему бы тебе не выходить чаще из дому? Сара Мюльштейн и Франсуа Тавернье тебя постоянно приглашают. Зачем ты им отказываешь?

— С меня достаточно и того, что я каждый день вижу их здесь.

— Но они же не приходят каждый день!

— Возможно, и все-таки слишком часто.

Камилла подавленно опустила голову.

— Мне они нравятся. Франсуа так добр, так весел…

— Не могу понять, что ты находишь в этом пристроившемся тыловике…