Режин Дефорж - Голубой велосипед

Не отвечая, Леа опустила голову. Это проявление беспомощности взволновало Тавернье. Собрав пряди ее тяжелых волос, он открыл ей лицо. Полудетские еще щеки были залиты слезами. Он нежно поцеловал ее глаза, а потом его губы соскользнули к ее губам, покорно принявшим прикосновение. Присев на постель, он уложил Леа рядом, отпустив ее волосы.

— Малютка, если вам будет от этого легче, поплачьте.

При звуке этого низкого и мягкого голоса, напомнившего ей отца, Леа разразилась рыданиями и прильнула к Франсуа.

— Мне хочется домой… Так боюсь, что Камилла потеряет ребенка… Что скажет Лоран?.. Почему за мной не приедет отец?.. Неужели правда, что немцы насилуют всех женщин?

— Не тревожься, дорогая. Ты будешь дома. Я все устрою…

— Но вы же сказали, что отправитесь на…

— Я все сделаю до своего отъезда.

Франсуа был немного сердит на себя за то, что пользовался ситуацией, что его поцелуи становились все настойчивее, а ласки более дерзкими, но оправдывал себя тем, что в результате Леа постепенно успокаивалась и сама начинала отвечать на его поцелуи.

Раскаты громких голосов в прихожей прервали короткое мгновение наслаждения.

Леа с нежностью отстранила Франсуа Тавернье и, встав, привела в порядок измятое платье.

— Не стойте, словно столб, уставившись на меня, а вытрите рот, он весь в помаде, и причешитесь, — сказала Леа, показывая на лежавшие на туалетном столике щетки.

Он с улыбкой ей подчинился.

— Похоже, перепалка идет между доктором и мадам Лебретон.

В дверь постучали.

— Мадемуазель Леа, это Жозетта. Врач хотел бы поговорить с вами.

— Хорошо. Передайте, я сейчас буду. Что он хочет мне сказать? — повернулась она к Франсуа.

Тот только развел руками.

— Должен вас покинуть. Мне надо подготовить завтрашнее совещание с участием Черчилля и трех его ближайших советников.

— Что вы ждете от этой встречи?

— Ничего существенного. Рейно желал бы добиться от английских военно-воздушных сил новых самолетов. Их он не получит. Не добьется он и того, чтобы блокированные в Дюнкерке французские войска были вывезены одновременно с британскими.

— Зачем же тогда эта встреча?

— Чтобы не терять контакт, чтобы уточнить позицию союзников, в частности в отношении сепаратного перемирия.

— Сепаратного перемирия?

— Об этом говорят. Лучше думайте о чем-нибудь ином. Хорошенькой женщине нет смысла ломать голову над такими проблемами. Они — дело сугубо мужское, — привлекая ее к себе, сказал он.

Она не сопротивлялась, глядя на него так, как прежде никогда не смотрела.

— Малышка, мне бы не хотелось, чтобы с вами что-то случилось.

Он не поцеловал ее на прощание, и Леа выглядела разочарованной. Ее гримаска заставила его улыбнуться.

— На сегодня хватит. Сейчас же займусь поисками машины. Через пару дней дам вам знать. Послушайте, чего хочет доктор Дюбуа.

Не ответив, Леа вышла из комнаты.

— А вы не слишком торопились! Вы считаете, мадемуазель Дельмас, что у меня нет других дел, кроме как вас дожидаться? — воскликнул доктор при виде входившей в гостиную Леа.

— Извините, доктор. Я предполагала, что вы у мадам д’Аржила.

— Мадам д’Аржила чувствует себя превосходно. Речь не о ней…

Леа радостно вскрикнула:

— Значит, мы можем ехать!

— Это было бы возможно, не откажись мадам Лебретон от своих обязанностей под ерундовым предлогом.

— Ерундовые предлоги! — возмутилась сиделка, присутствия которой Леа не заметила. — Я узнаю, что мой тяжелораненый зять находится в Бретани, а моя дочь с двумя детьми хочет, во что бы то ни стало к нему ехать. И это вы называете ерундой?

— Ваша дочь достаточно взрослая, чтобы путешествовать без матери, — сердито произнес врач.

— С детишками трех и пяти лет? Сразу видно, доктор, что у вас никогда не было детей.

— По нынешним временам я только рад этому.

— Мадам Лебретон, вы же не можете бросить Камиллу одну, я же не способна за ней ухаживать, делать уколы.

— Мне очень жаль, но мне надо думать о собственной семье. Поместите ее в больницу.

— Вам прекрасно известно, мадам Лебретон, что сейчас в больницах нет мест, а некоторые из них вообще эвакуированы, — сказал доктор.

— Ничего не могу поделать, — сухо ответила сиделка. — Сегодня вечером я поездом еду в Ренн. Мадемуазель Дельмас, пора делать укол мадам д'Аржила. Если угодно, я покажу вам, как это делается. Ничего сложного.

Когда в сопровождении доктора Дюбуа обе женщины вошли в комнату Камиллы, Сара Мюльштейн еще была там.

Врач постарался взять веселый тон:

— Мадам Лебретон по семейным причинам вынуждена нас покинуть. Она сейчас покажет мадемуазель Дельмас, как сделать укол.

Побледнев, Камилла слабо улыбнулась.

— Надеюсь, мадам, — сказала она, — что причины не слишком серьезны. Благодарю вас за заботу. Бедная моя Леа, я доставляю тебе все новые хлопоты.

— Повернитесь, — пробрюзжала сиделка, подготовившая шприц.

Сара и врач отошли, а мадам Лебретон объясняла Леа:

— Посмотрите, это совсем не трудно. Быстро вводите иглу… медленно нажимаете…

Париж пустел.

Бомбардировка в понедельник, 3 июня, аэродромов Орли, Бурже и Виллакубле, заводов Ситроена и жилых домов в XV и XVI округах унесла около трехсот жизней. С раннего утра первые автомашины стали покидать город в южном направлении. Однако основная масса парижан ринулась к Лионскому и Аустерлицкому вокзалам, смешиваясь с потоком беженцев с севера и востока.

На площади Ссн-Сюльпис, которую Леа пересекала по пути в мэрию за карточками для трех обитательниц дома на бульваре Распай, царили оцепенение и тишина, в общем-то, типичные для августа. Без наклеенного внутри на карточку желтенького листочка талонов не выдавали сахара. Уже становились редкостью молоко, кофе и сливочное масло; нельзя было не задуматься над тем, что же люди вскоре будут есть на завтрак.

После двух часов ожидания Леа вышла из мэрии в сквернейшем настроении. Устав от долгого стояния в воняющих жавелевой водой, старой бумагой и потом коридорах, она присела на скамейку лицом к фонтану и плотнее запахнулась в плащ, который позаимствовала у Камиллы. Было совсем не жарко, угрожающие дождем облака проносились по небу, откуда каждое мгновение могла низринуться смерть. С раздражением вспоминала она о спокойствии Камиллы, когда завыли сирены, послышалось гудение самолетов, а потом и взрывы бомб. Леа настаивала на том, чтобы они спустились в подвал здания, превращенный в бомбоубежище. Но упрямица ничего не хотела слышать, заявляя, что предпочитает опасности быть заживо погребенной возможность видеть, как приходит смерть. Леа осталась с ней, зарыв голову в шелковые подушки, с гневом в душе; страх сводил судорогой живот.