Дмитрий Мережковский - Бремя власти: Перекрестки истории

«Вам давно уже известны мои мысли, клонившиеся к тому, чтобы покинуть свою родину, – пишет он Лагарпу. – В настоящее время я не предвижу ни малейшей возможности к приведению их в исполнение, а затем и несчастное положение моего отечества заставляет меня придать своим мыслям иное направление. Мне думалось, что если когда-нибудь придет и мой черед царствовать, то вместо добровольного изгнания себя я сделаю несравненно лучше, посвятив себя задаче даровать стране свободу и тем не допустить ее сделаться в будущем игрушкою в руках каких-либо безумцев» [55;163].

Как тут не вспомнить бессмертные строки Е. Баратынского:

Став «освободителем Европы», собственное Отечество Александр не освободил.

Елизавета Алексеевна

Великая княгиня Елизавета Алексеевна – Луиза Мария Августа, дочь маркграфа Баден-Дурлахского Карла Людвига, – родилась 13 января 1779 года. Ее мать Амалия, принцесса Гессен-Дармштадская, в молодости приезжала в Россию с сестрами, одна из которых – Вильгельмина – стала первой женой Павла. В сентябре 1793 года состоялось бракосочетание 14-летней Елизаветы Алексеевны и 16-летнего Александра.

Еще почти ребенок, оказавшись внезапно вырванной из скромного протестантского мирка, она несколько робела среди неимоверной пышности екатерининского двора. Елизавета получила хорошее воспитание и образование, она любила читать, прекрасно владела французским языком – даже лучше, чем родным немецким, ей и ее сестрам преподавали историю, географию, философию и литературу. Слишком юная, она видела в Александре скорее друга, чем возлюбленного.

Елизавету современники считали одной из прелестнейших женщин своего времени. Художница Виже-Лебрен [119]впервые увидела Елизавету Алексеевну, когда той было не более 17 лет: «…правильные и тонкие черты дополнялись идеальным овалом; приятный цвет кожи своей бледностью безупречно гармонировал с выражением ангельской кротости ее лица, которое обрамлялось потоком пепельных волос. На ней было легкое белое платье, небрежно перепоясанное по тонкой, как у нимфы, талии. Юная сия особа столь изящно выглядела на фоне комнаты с колоннами, задрапированной серебристо-розовой тканью, что я невольно воскликнула: «Вот истинная Психея!» [9;11–12].

Мережковский, явно увлеченный пленительным образом Елизаветы, так пишет о начале семейной жизни двух юных супругов: «Две фарфоровые куколки, слишком обнаженные под любопытными взорами старичков и старушек XVIII века, которые умиляются с похотливым присюсюкиванием: «C'est Psyche unie l'Amour!» Одна из тех соблазнительных картинок, которыми увешиваются шелковые стены тайных альковов» [34;642].

Красота Елизаветы привлекала к ней поклонников. Но она была скромна, нарочитое ухаживание Платона Зубова, быстро «укрощенного» Екатериной, оставило ее равнодушной так же, как и почтительная влюбленность Адама Чарторыйского.

Семейная жизнь Амура и Психеи не сложилась. В 1800 году они похоронили свою девочку, прожившую всего годик. Вот они перед нами, освещенные огнем рампы: «Александр лежит на канапе с книгой в руках. Елизавета играет на арфе».

Императрица Елизавета Алексеевна

Юные, прекрасные. «Как брат и сестра». Знает ли Психея о зародившихся уже чувствах Александра к Марии Нарышкиной?

Сейчас, в преддверии «мартовских ид», Елизавета решительна и нетерпелива, ожидая неизбежного, по ее мнению, конца «тирана», который тем не менее к ней был весьма благосклонен (чертами лица невестка напоминала Павлу его первую жену).

Не Психея, а «Эвридика под сводами ада» – такова Елизавета в драме Мережковского. Эвридика, пытающаяся помочь своему Орфею выбраться из пропасти павловского правления. Но, как гласит поговорка, под каждой пропастью скрывается другая, еще более глубокая. И что страшнее – терпеть власть безумного тирана или всю оставшуюся жизнь нести муки раскаяния? «Надо и нельзя». Свой камешек Эвридика положила на ту чашу весов, на которой неумолимая судьба разместила «надо» в противовес «нельзя».

После того как стало известно о смерти Павла I, Елизавета была чуть ли не единственной во дворце, кто не потерял присутствия духа: «Нежная и любящая, она утешала Александра, поддерживая его мужество и самообладание, – пишет Адам Чарторыйский. [120]– Она не покидала его всю эту ночь и отлучалась только на время, чтобы успокоить вдовствующую императрицу, уговаривая ее оставаться в своих апартаментах, сдерживая ее порывы, указывая на печальные последствия, могущие произойти от излишнего неосторожного слова в такое время, когда заговорщики, опьяненные успехом, наполняли все залы и властвовали во дворце. Словом, в эту ночь, полную ужаса и тревоги, императрица Елизавета являлась умиротворительницей, примиряющей властью, авторитет которой признавался всеми, настоящим ангелом-утешителем и посредником между супругом, вдовствующей государыней и заговорщиками» [54;233].

Через пару дней Елизавета в письмах расскажет матери о произошедшей трагедии: «Вероятно, Россия вздохнет после четырехлетнего гнета, и, если бы император кончил жизнь естественной смертью, я, может быть, не испытывала бы того, что испытываю сейчас, ибо мысль о преступлении ужасна. Великий князь Александр, ныне государь, был совершенно подавлен смертью своего отца, то есть обстоятельствами его смерти: чувствительная душа его будет этим навсегда растерзана. Все тихо и спокойно, ежели не считать почти безумной радости, царящей в обществе, начиная от последнего мужика и кончая всем дворянством; весьма печально, что этому даже не должно удивляться. Однако не могу не признаться, что я дышу одной грудью со всей Россией» [1;104–105].

Убийство Павла – тот Рубикон, который окончательно разделит Александра и Елизавету. Возможно, Александр так и не сможет простить Елизавете, что под ее давлением поддался на уговоры и согласился на решительные действия. Может быть, ее мужественное поведение в ночь убийства, когда он «предавался в своих покоях отчаянию, довольно натуральному, но неуместному» [54;149], послужит ему немым укором. Как бы то ни было, супруги отдалятся друг от друга.

Елизавета будет стойко переносить отчуждение супруга и его многолетний роман с Нарышкиной, оставаясь всегда и неизменно его преданным другом и сторонником.

Личная жизнь императрицы останется надолго тайной для потомков – не без помощи Николая I, приказавшего сжечь дневники Елизаветы. Но. рукописи не горят. Сохранились отрывки тайного дневника 1803 года, где в зашифрованном виде изложена история зарождения любви Елизаветы.