Кэтлин Кент - Жена изменника

Торнтон начал мечтать, что после выполнения порученной им миссии он останется в Бостоне и займется спекуляцией землей или торговлей, чтобы обеспечить Верити безбедную жизнь в городском доме. Может, даже женится на ней по особому обряду Нового Света: их сердца соединят на фоне пасторального пейзажа и волосы невесты будут украшены венком из ромашек или других полевых цветочков.

Опустив глаза на пергаментную бумагу, он заметил, что плачет и чернила размазываются слезами по листу. Он вновь собрал все силы, чтобы предать бумаге свои последние мысли.

«Возможно, Вы не удивитесь, что, покинув ваш дом, я следовал своим низменным инстинктам и предавался пороку и азартным играм, но тогда еще не запятнал свою честь. Я отправился на войну с Голландией шесть лет назад, где надеялся вновь обрести подобие былого к себе уважения в компании генерала Вобана при осаде Лилля. Под опекой доброго генерала я отказался от пьянства и вел себя как подобает, так что я думаю — я надеюсь, — мною был бы доволен даже Ваш супруг. Находясь там, я женился на добропорядочной и честной девушке из Лилля, которая родила мне сына, и в то время я имел репутацию достойного мужа и нежного отца. Но к своему вечному стыду, я оставил семью, ибо после осады вновь увлекся причудами французского двора и с тех пор более никогда не видел ни своей жены, ни маленького сына».

Ранее Торнтон, Брадлоу и Корнуолл съездили в Салем на встречу со связным — мельником, который сообщил им, в каких городах и деревнях следует искать беглеца.

Брадлоу отмел как несущественные предупреждения мельника об опасностях, сопровождающих поиски подобных преступников, многие из которых сражались в прекрасно обученной армии во время гражданской войны.

— Неужто так трудно будет сыскать этакую орясину? — воскликнул Брадлоу.

Мельник посмотрел на Брадлоу, и его губы растянулись в улыбке.

— Труднее, чем вы думаете. Чтобы найти здоровенных парней здесь, в этой дикой местности, достаточно посмотреть из бостонской верфи на запад. Тем не менее компания не усомнилась в возможности осуществить свои планы.

По возвращении в Бостон, однако, все вновь неожиданно заболели.

Раздирающий нутро спазм заставил Торнтона закричать от боли. Руки сжались, смяв бумагу, а колени сами собой подтянулись к груди. Час назад у него началось кровотечение из прямой кишки, и сейчас он вновь почувствовал, как теплый ручеек крови изливается на простыню. Наконец боль отпустила, и Торнтон лежал, тяжело дыша, сжимая и разжимая зубы. Почти все чернила пролились на матрац, но того, что осталось в пузырьке, должно было хватить. Не так-то уж много ему надо написать.

«В сражениях я убивал мужчин, которые на коленях молили меня о пощаде, и насиловал женщин, моливших о том же, делал я и другие вещи, рассказ о которых даже не могу предать бумаге. Так что Вам придется выдержать роль моего исповедника, ибо нет рядом священника, чтобы очистить мою душу».

Торнтон услышал шаги Верити, поднимающейся в мансарду, и, глядя на дверь, замер. Обычно у нее была быстрая и легкая походка, но сегодня Верити ступала осторожнее. Утром, напоив Торнтона шоколадом, она рассказала, что все это время давала ему яд — ему и его друзьям. Она поправила простыни и пригладила ему волосы, а он с ужасом смотрел на нее. Потом она терпеливо объяснила, что Торнтон один из множества роялистских ублюдков, которые убивают, жгут и предаются блуду в колониях, насилуют хороших женщин, насильно вербуют хороших мужчин и пытаются убить добрых фермеров только потому, что те сражались против какого-то давно умершего короля. Когда Торнтон стал умолять ее послать за доктором, она покачала головой.

— Теперь уже слишком поздно, Эдвард.

Тогда он попросил девушку разрешить ему составить завещание, и она принесла письменные принадлежности.

Собрав остатки сил, Торнтон разгладил бумагу и с трудом взялся за перо.

«Я завещаю Вам свою саблю, сколько бы Вы за нее ни выручили, но один лишь эфес стоит пятьдесят гиней с мелкой монетой в придачу. Возьмите ее в счет моих долгов и знайте, что я умираю, веря, что Вы пошлете что-нибудь Элизабет Домье из Лилля, моей верной супруге.

Ваш сын и семнадцатый, предпоследний,

граф С. Эдвард Торнтон».

Прежде чем он скончался в полном одиночестве, прошло еще два часа. Верити вернулась лишь поздно вечером, так что он не видел, как она сначала прочла, а после сожгла письмо в маленьком очаге вместе с окровавленными простынями, все еще хранящими тепло его тела.

На первой неделе июня Даниэль вновь решил заняться перевозками, и его мерин, потряхивая челкой, медленно побрел вдоль цветущих полей. Марта стояла на пороге рядом с Пейшенс, а Даниэль весело махал рукой жене и детям. Марта ласково обняла Пейшенс за талию, с каждым днем становившуюся все шире, и нашептывала ей, какие чудесные вещи привезет им Даниэль: и кружева, и набор оловянных мисок. Но прошло пять дней, прежде чем Пейшенс перестала горевать и плакать по ночам в подушку. Марта часто слышала, как кузина всхлипывает в постели, бормоча, что прощает мужа. А Уилл почти всегда пробирался в комнату Марты и тыкал в нее пальцем до тех пор, пока она, сдавшись, не отодвигалась и не пускала его к себе. Только потом, обняв мальчика, она засыпала. Даниэль обещал быть дома в середине июля, чтобы присутствовать при родах, а Марта никогда не говорила ему о мучивших ее подозрениях, что роды могут оказаться ранними и тяжелыми, полагая, что сам разговор на такую тему может стать причиной несчастного поворота событий.

На шестой день после отъезда хозяина дома, посмотрев, как печально, подперев подбородок, сидит за столом кузина, как в глазах у нее блестят слезы и с каким хмурым видом она рассматривает свою ладошку, Марта решительно заявила:

— Ну все, хватит. Я еще в жизни не видела женщину, которой так нужен горшочек плавленого сыра под маслом.

Пейшенс еще больше нахмурилась.

— Что? — спросила она, убрав от лица руку.

— На рынок, кузина, — ответила Марта с улыбкой, накидывая ей на плечи плащ. — Я даю тебе четверть часа, чтобы причесаться и умыться, иначе ты нас всех опозоришь.

Через полчаса повозка с грохотом выехала со двора. Пейшенс сидела впереди рядом с Джоном, и ее лицо теперь было радостным и полным надежд. Марта устроилась сзади с Уиллом и Джоанной. Из хлева, чтобы их проводить, вышел Томас и наконец-то посмотрел на Марту. Она поначалу отвела взгляд и отвернулась, но потом, плотно сжав губы, встретилась с ним глазами. Марта знала: он решит, что она боится смотреть на него из девической скромности, из-за воспоминаний о прошлом вечере, когда они столкнулись в хлеву. Томас свежевал шкуру теленка-уродца, которого зарезал утром. Кривые ноги животного торчали в разные стороны, покачиваясь, словно в отвратительном танце, с каждым движением ножа по шатающейся туше.