Жозеф Кессель - Всадники

– Калым.

Загнул другой.

– Дом.

Загнул еще одни.

– Деньги на обзаведение хозяйством.

И стал с беспокойством смотреть на Турсуна, а тот, положив ладони на трость, которая у него осталась, сидел, согнув могучую спину, прикрытую старой рубашкой, и не спускал глаз с задубевших, деформированных ступней.

– Ладно, – прервал наконец свои размышления Турсун. – Ладно… За калым я перед Аккулем поручусь. Дом? Есть мой дом в Калакчекане. А в качестве средств на хозяйство – мой земельный участок.

Впервые с момента, когда он ворвался в комнату, Уроз почувствовал неудобство от своего вторжения. И гордость его была тут ни при чем. Он уже не думал о ней. В нем заговорило чувство справедливости: отец отдавал ему слишком много.

– Калакчекан? – сказал он с вопросом в голосе. – А разве ты не собирался… когда-нибудь…

– Этот день еще не скоро наступит, сын мой, – воскликнул Турсун.

И никогда он не был так искренен. Думать об отставке? Ему? Когда Урозу так нужна его помощь. И еще долго будет нужна. До конца дней. Легко оперевшись на палку, он уже стоял, прямой, массивный.

«Какие у него молодые глаза», – подумал Уроз.

Тут тень пробежала по лицу старика.

– Видишь ли, дом в Калакчекане, – задумчиво сказал Турсун, – это дом…

Он остановился. Уроз, наверное, полагает, что его мать еще жива. По какому непростительному упущению он, Турсун, забыл сообщить сыну?.. Конечно, после возвращения Уроза произошло столько событий, с такой скоростью они сменяли друг друга…

– Должен тебе сообщить, – продолжил Турсун. – Твоя мать умерла…

– Мне сказал об этом Великий Пращур, когда я встретил его у кладбища кочевников, коротко ответил Уроз. – Мир праху ее.

– Мир праху ее, – медленно сказал Турсун. – Это была хорошая женщина. Да… Поистине она была лучше, чем я в моем безразличии думал о ней.

И хотел продолжить разговор о покойнице. Уроз нетерпеливо повторил:

– Мир праху ее.

И выпрямился на своих костылях.

– Так как, сынок? – тихо спросил Турсун.

– Я хочу сейчас же… передать Мокки… твои слова… – сказал Уроз.

– Давай, иди! – отвечал Турсун.

Уроз сделал было уже резкое движение в сторону выхода. Но повернулся на костылях и приложился губами к правому плечу отца. И ничто, никогда не было ему так дорого, не пахло так приятно, как этот кисловатый запах ночного пота и старости, шедший от рубашки отца.

Несколько размашистых шагов, и он был уже на пороге комнаты.

– Закрой, закрой как следует, закрой дверь, – крикнул испуганно Турсун. – И пусть Рахим ждет меня, как всегда.

Через неделю Осман-бай дал торжественный обед в честь своего чопендоза Салеха, который привез в Меймене приз Королевского бузкаши.

Эта отсрочка была продиктована необходимостью. Много времени ушло на рассылку сотен приглашений, в том числе в далеко расположенные селения. Надо было также собрать стада барашков, горы фруктов и овощей. А еще – созвать мясников, поваров, пирожников, подсобных работников. Вытащить из кладовых ковры, матрасы, подушки и бесчисленную посуду…

Утром в назначенный день Турсун, закончив обычный свой осмотр коней, отправился на место, где должно было проходить празднество.

Место это в имении прозвали Озером Почета. Говорят, что так назвал его дед Осман-бая. Во всяком случае именно при нем был выкопан и обложен кирпичом большой четырехугольный пруд, в который подавалась вода из нескольких арыков и ручьев. Тогда же по его приказу были высажены березы, буки и тополя, образовывавшие теперь высокие плотные аллеи, строго параллельные берегам бассейна. И вот уже на протяжении трех поколений на ухоженных газонах между деревьями и берегами пруда проходили самые важные в имении и даже во всей провинции празднества.

Когда Турсун подъехал, он увидел массу слуг, еще не закончивших украшать берега. Одни приносили охапки цветов и разбрасывали их в траве. Другие наполняли кумганы для совершения омовений. Третьи проверяли, правильно ли накрыты столы и постланы ткани. Были еще люди, которые, стоя по плечи в воде, убирали с поверхности пруда осенние листья и сухую траву. Это были последние приготовления. Все остальное было уже готово. Да так все выглядело роскошно, что Турсун, хотя и был привычен к подобного рода ритуалам, все же не смог удержаться от восхищенного цоканья языком в знак одобрения.

Вдоль всего водоема по периметру непрерывной лентой лежали ковры работы знаменитых ткачих Меймене. На этой мягкой дорожке возвышались, прикасаясь друг к другу, горы матрасов, одеял, подушек, яркие краски которых напоминали фейерверк. И это было еще не все. У подножия больших ветвистых деревьев виднелись многочисленные сиденья, лежанки, сложенные ткани. Там, в тени ветвей, в ожидании, когда спадет жара, гости Осман-бая должны были отдыхать, освежать себя фруктами или молочными продуктами, наслаждаться струями дыма из наргиле, вести беседы, предаваться мечтаниям.

«Никогда еще не было такого великолепного убранства, – подумал Турсун. – И правильно. Ведь никогда еще имению не выпадала такая честь. Королевский вымпел».

Огромная усталость внезапно легла на плечи Турсуна. Горечь наполнила рот его. Он подумал: «Почему, ну почему это не Уроза чествуют сегодня?» И услышал голос истины. «Если бы победил Уроз, ты бы околел от зависти, так же как погиб от твоей злости молоденький жеребчик». И сердце Турсуна простонало: «Но я уже не тот человек, и Аллах видит меня!» А голос истины ответил: «Не пытайся хитрить, о чопендоз, слишком старый для этой профессии. Ты стал другим человеком, – и Аллах прекрасно знает это – только лишь благодаря поражению Уроза, ниспосланному по твоему желанию».

В это время появился управляющий Осман-бая, прискакавший убедиться, что все в порядке и все готово для праздника. Седовласый, с розовым цветом лица, тучный, он был отличным наездником. Между ним и Турсуном существовала старая и глубокая дружба и уважение. Еще издали он крикнул:

– Мир тебе, старый друг!

– Мир тебе, друг всегдашний! – ответил Турсун. Поскольку эта встреча прервала его неприятные мысли, он добавил радостным голосом:

– И хвала, хвала твоим стараниям. Благодаря им Озеро Почета как никогда оправдывает свое название.

Всем была известна грубоватая прямота Турсуна и строгость его суждений. Поэтому, когда управляющий услышал столь редкую похвалу из его уст, глаза его, прячущиеся в складках жирного лица, загорелись, как светлячки. Ответ же его был, как обычно, прост и добродушен.

– Твоя дружба намного ценнее моих заслуг, – сказал он. – Когда любишь, как я, все, что приятно телу и радостно душе, то достаточно просто работать в свое удовольствие и чтобы приносить удовлетворение другим.