Жозеф Кессель - Всадники

А уж кто был больше всех опьянен самим собой на берегах Озера Почета, так это Салех. Его тщеславию праздник предоставлял неповторимую возможность. Почему такое торжество? Почему такое великолепие? Да из-за него, из-за Салеха. Что за звезда собрала сюда эту невиданную в провинции толпу богачей и чиновников? Этот вот яркий вымпел, что стоит перед ним, красуется на шитой золотом подушечке из голубой парчи, стоит на расстоянии вытянутой руки. Его руки, руки победителя, триумфатора, непобедимого, единственного! Салеха!

Пока гости расправляли складки своих чапанов, закатывали рукава, подставляли ладони под струи воды, которую лили слуги из драгоценных кувшинов, Салех не переставал гладить подушечку со своим трофеем, то отодвигая ее на толщину одного пальца вперед, то назад, чтобы не переставал трепетать на легком ветерке во славу его, Салеха, торчащий из нее флажок.

Сидя рядом с Салехом, Турсун смотрел прямо перед собой, поверх пруда, поверх голов, поверх деревьев, не шевелясь и не мигая. Он не видел Салеха и его подушечку. Как не видел он и никого другого. И ничего не чувствовал. Ничего, кроме страдания всего его тела от пустого места, от этой дыры, этой открытой раны справа от него. Уроза здесь не было! Уроза больше не было!

Внезапно вселившаяся в Турсуна уверенность в том, что Уроз умер, была так сильна, что он готов был бы поклясться на Коране, что так оно и есть. Как это человек, о котором слагают легенды, может слушать их до конца дней своих, сидя, как инвалид, у камелька! Турсун так хорошо понимал и чувствовал своего сына, что сам был Урозом. И скакал на своем любимом коне, чтобы уснуть вечным сном в степи, как великие полководцы прошлого, чьи кости под разрушенным курганом смешались с костями их скакунов.

Тем временем с каждой стороны пруда появились вереницы слуг. Они принесли из походных кухонь, скрытых за деревьями, огромные пирамиды желтого, зеленоватого, розового, сиреневого риса, плова, приготовленного двадцатью различными способами, принесли целые туши поджаренных ягнят, шампуры с бараньим шашлыком и котлеты из баранины, фрикасе из цыплят, острые и сладкие соусы. Все слуги выстроились в ряд и, вытянув на руках подносы, ждали знака Осман-бая, чтобы устремиться к гостям предлагать им яства.

Тут Салех не выдержал. Он внезапно повернулся к Турсуну и спросил его:

– Что, твой сын так болен, что даже не может поприветствовать Королевский вымпел? А мне говорили…

Как раз в этот момент Осман-бай хотел подать знак прислуге. Но не успел, как не успел закончить свою фразу и Салех.

Им помешало громкое улюлюканье. Всем гостям приходилось слышать такое в степи. Но здесь крик был таким удивительно пронзительным, оглушительным, безумным, что, казалось, он проник до самого мозга их костей. Воздух задрожал, и по воде побежала волна. Из-за деревьев в диком галопе, словно распластавшись над травами, вылетел конь.

– Джехол, – прошептал Турсун.

Седло было пусто: «Уроз пожалел коня, – подумал Турсун. – А себя не пожалел».

Расстояние между деревьями и прудом было слишком мало для такой дикой скачки.

– Бешеный конь, – закричали конюшие. – Лошадь понесла. Сбросила хозяина.

Некоторые гости испугались. Это были городские торговцы. Задергались их выкрашенные хной бороды, рукава чапанов, тюрбаны. Им захотелось встать.

– Сидите, сидите, – посоветовали им люди, привычные к лошадям. – Пусть конем займутся чопендозы.

Трое из них, ближе других оказавшиеся к дорожке, по которой скакал Джехол, встали, готовые схватить коня за узду, остановить его. Но когда он подскакал поближе, то, несмотря на всю свою опытность и храбрость, они прыжком отступили. И опять послышался крик, казалось, исходивший из груди Джехола. А он, не останавливаясь, развернулся и на той же скорости кинулся вдоль берега пруда. И тогда люди, сидящие на берегу, увидели человека, прижавшегося к животу жеребца.

Но едва они успели – кто вскрикнуть, кто простонать, кто вздохнуть, как человек исчез. Но по той скорости и точности движений, с какими он перебрался на невидимую сторону коня, и друзья и недруги узнали его.

– Уроз, – сказали всадники из Меймене, Каттагана и Мазари-Шарифа.

– Уроз, – повторили владельцы больших конюшен.

– Уроз, – шептали слуги Осман-бая.

– Уроз… Уроз… Уроз…

И со стороны, и изнутри это имя колотилось в сердце Турсуна, билось в его висках… Слава Пророку, Уроз был жив… Да еще как жив! Вот, значит, к чему они готовились втайне, он и Джехол, в степи, с рассвета до заката. К тому, чтобы доказать, что великий чопендоз, потеряв ногу, остается, когда его зовут Уроз, великим чопендозом. И Турсун понял, чего стоило, день за днем, час за часом дрессировать коня, добиваться единства безногого наездника и великолепного скакуна. Дьявол! Все предусмотрел, рассчитал по минутам, чтобы явиться в последний момент, как привидение, как молния. Прав ли он был, что вот так приостановил торжественный обед, перепугал гостей и хозяев, бросил правила приличия, достоинство и благопристойность под копыта своего коня? Турсун резко встряхнул головой. Он и сам не знал. И не хотел знать. Он во всем ошибался, и как ошибался…

А за его спиной в этот момент нарастал гул галопа. «Он уже на этой стороне пруда, – подумал Турсун. – Не хочу смотреть». Однако возгласы, взметнувшиеся вокруг, заставили его оглянуться. Он увидел, как Уроз с волчьей шапкой на голове и в одной тонкой рубашке, с плеткой в зубах рывком выскочил из седла, опустился на единственную свою ногу и, держась рукой за луку седла, полетел вслед за Джехолом, вместе с Джехолом. Тревога и гнев охватили Турсуна. «Дурак несчастный! Сумасшедший, – подумал он. – Сломает себе вторую ногу. Будет вообще на колесиках ездить, а не на костылях ходить». А Уроз уже был в седле, и конь скакал вокруг пруда. «Сколько было падений в степи, сколько раз Джехол подбирал его?» – подумал Турсун.

И опять дикое улюлюканье разорвало воздух. Уроз потряс шапкой, бросил ее перед собой, сполз с седла и появился на другой стороне коня с шапкой на голове. Многие зааплодировали.

Потом, он казалось, иссяк, лег на холку Джехола, зарыв лицо в гриву, и понесся галопом вдоль пруда, ничего больше не предпринимая. Один круг. Другой… Третий.

«Остановись, остановись! – мысленно говорил сыну Турсун. – Ты сделал все, что можно сделать. Больше уже нечего показывать и не надо пытаться. Уходи, как пришел. Ту уже все портишь, разрушаешь впечатление…»

И в самом деле, гости, один за другим, отвернулись от этого зрелища. Чары на них уже перестали действовать, и они смотрели в другую сторону. Начались перешептывания. Осман-бай за спиной Салеха наклонился к Турсуну и спросил вполголоса: