Дмитрий Смирнов - Золотая Ладья

Радан покачал головой.

— Ты всех гостей так встречаешь?

— Лишь тех, кто для рода чужой и вострилом оружным привык всему миру грозить. От лихого люда землю нашу мы всегда боронили, таков закон. Так Родом положено, Сварогом сковано, Велесом сведано да предками заповедано. Не обессудьте. Но коли с миром идете — и волоска не упадет с ваших голов.

Энунд заметил, что глаза Рыси были зеленые, глубокие, древние. Однако иногда в них оживали желтые пляшущие огоньки.

Между тем большой дом с двускатной крышей уже навис над хирдманнами.

— Избе поклонитесь, прежде чем войти, — проговорила Черноглава.

— Это еще зачем? — удивился Энунд. — У вас обычай такой?

— Дом — заграда своего хозяина, — сказала Рысь. — Это и тын воинский, и оберег божеский, и иной мир, вступать за черту коего потребно лишь с чистыми намерениями. А еще — он живое существо. Приглядись получше, и узришь чело его под сводом кровли, очи в оконцах, рот в двери и ноги в опорных столбах.

Не успела она договорить, как на молодого хирдманна вместо дома глянул дед с черными глазами, окладистой бородой и приоткрытыми губами. Образ этот был таким пугающим, что Энунд мотнул головой, сгоняя наваждение.

— Довольно уже твоих чар, женщина, — произнес сын Торна Белого. — Позволь нам отдохнуть с дороги.

— Добро, — согласилась Рысь. — Входите в избу и откушайте со мной.

Она перешагнула порог, чуть склонив голову под притолокой, расписанной солнечными лучами. Сделав поклон жилищу ведуньи, Братья ступили за ней в след.

Уже проходя через сени, гости почувствовали сильный запах каких-то взваров. В самой избе со скрипучими половицами была глиняная печь, стоящая слева от входа на плахах, обмазанных глиной, над ней — дымник, а вдоль окон — лавки с горшками и чугунами и небольшой стол. С потолочин свисали на оцепах черепа оленей, лис, волков и кабанов. На дальней стене красовались три рысьих колпака, надетые на спицы.

— Садитесь к столу, — пригласила ведунья. — Отведаете моей кутьи [132] Кутья — каша. и цежи.

— А не отравишь? — с сомнением спросил Воила.

— Хотела бы — еще в лесу вас всех прибрала, — Рысь усмехнулась. — И глодали бы волки ваши косточки по кустам и яругам [133] Яруги — овраги. .

— Так ты, стало быть, с самого начала за нами приглядывала? — осведомился Энунд, размещаясь на лавке.

— Да, — качнула головой ведунья. — Хотела узнать, каковы вы нутром, гости заморские. Потому и смотрела на вас через землю, слушала через небо, через корни дерев к сердцам вашим обращалась.

— Вволю помотала ты нас по бору, — качнул головой Радан, присоединяясь к Энунду. — Небось, натешилась вдоволь. Что ж не погубила, коли могла?

Рысь ответила не сразу.

— Не во чреве ваших душ пагуба коренится, — ответила задумчиво. — От иных людей, нутро коих напитано до краев ядом алчбы, надо худа ждать нашему краю. Вы же — лишь наперстки на деснице их.

— Ты о ком это говоришь, женщина? — нахмурился Энунд.

Глаза Рыси скользнули по нему и его спутникам.

— Кто не ведает, ради чего по земле ходит — тому всяк в душу худое вложить может. Вот и ныне — продались вы новому хозяину вашему, Сбыславу, князю кривичскому.

— Сбыслав нам не хозяин, — поморщился Энунд. — Мы служим лишь нашему ярлу.

— Меж тем, княжескую волю исполняете, а она ведет вас к краю, за которым — бесславная смерть и забвение.

— Брешешь, — Воила отложил в сторону деревянную ложку, которой собирался зачерпнуть кашу, и вперил гневный взор в лицо старой ведуньи.

— Для этого человека не писаны законы, — спокойно выдержала это взгляд Рысь. — Ни небесные, ни человеческие. Всю жизнь по крови идет, по костям людским. Брата ослепил, людей его погубил. Как только нужда в ваших ратных услугах себя исчерпает — и вас перемелет.

— Ну, это мы еще поглядим, — сын Торна Белого фыркнул.

— Многие, что подобно вам, не оценили по достоинству князя кривичского, ныне блуждают по Черной Нави бесплотными духами и не могут обрести покой. Сбыслав уже здесь, на нашей земле, со своею дружиною. Явился забрать то, что ему не принадлежит, вместе с вашими жизнями и жизнями ближников князя Званимира. Смерть дышит вам в спину.

Сказанное старой ведуньей ошеломила хирдманнов. Ложки выпали из их рук.

— Ты просто хочешь поссорить нас, посеять раздор и вражду, — с усилием выговорил Энунд. — Но подкрепить свои слова тебе нечем.

— Отправляйтесь к Сорочьему Логу. Там воинство кривичское увидите. Всего в дне пути от вашего островного стана.

Братья переглянулись. Впервые в сердцах их появились сомнения. Если Рысь знала о тайном прибежище Олава Медвежьей Лапы, то могла знать и другое.

— Поторопитесь сейчас — упредите вождя вашего о большой опасности, — продолжала ведунья. — Иначе — можно и опоздать.

— Мы пришли за другим, — возразил Энунд. — Возвращаться назад, не выполнив приказа своего ярла, у нас не принято.

Рысь посмотрела ему прямо в глаза.

— Так можно и наказ не исполнить, и с жизнью проститься. Подумай об этом.

Энунд встал из-за стола, прошелся по горнице. Внезапно он замер перед хозяйкой, резко повернувшись к ней.

— Я понял твой умысел. Если бы ты нас извела — ярл прислал бы новых разведчиков, или явился всей дружиной. Но сейчас ты и нас повернешь назад, и опасаться союзников наших заставишь. Так ты убережешь своего князя, а нас — лишишь добычи.

— Стало быть, напрасны были мои увещевания, — ведунья покачала головой с грустью. — Не поверил ты словам моим. Токмо нужна ли пища ягненку, которого уготовили к закланию? Нужна ли добыча человеку, над шеей которого занесен острый топор? Али ты думаешь унести ее в мир теней?

Глаза Рыси стали темными, как ночь. Энунд ощутил подспудную дрожь.

— Говорю тебе, — продолжала ведунья. — Песнь Морены уже звучит над лесами, призывая вас в ледяные чертоги. Птица смерти реет над вашими лодьями, готовясь проводить в последнюю дорогу мочучее воинство. Гибельный знак — перевернутые вилы — проступил на челе каждого из вас. Торопись! Еще не поздно изменить предчертанное. Но ежели промедлишь — мертвые очи Черной Матери встретят вас на лунной тропе, с которой не возвращаются.

Все пятеро Братьев сжались, словно скованные холодом. Слова ведуньи били в самое сердце, они отнимали уверенность в себе, заставляли ощущать телом и душой тягостную обреченность. Отмахнуться от этой обреченности было совсем непросто.

— Чем ты можешь подтвердить свои слова? — сомкнув брови у переносицы, спросил Энунд.

— Многое могла бы я тебе порассказать, коли бы желала, — проворчала Рысь. — И о том, что слышал ты у Турилы о Золотой Ладье. И о подвигах ваших в северных землях. Но тому, кто закрыл сердце свое, неразумно что-то доказывать. Ежели захочешь — увидишь все сам, своими очами. А не захочешь — сгинешь до срока со своими товарищами.