Сергей Мосияш - Святополк Окаянный

Когда он досчитал до десяти, из магистрата закричали:

— Условия! На каких условиях?

Матрос перестал считать, Монго отвечал:

— Всем жизнь. Дзулосу — суд императора.

Все понимали, что «суд императора» означал смерть, чаще мучительную.

— Продолжай счет, — кивнул адмирал матросу.

— Одиннадцать… Двенадцать… Тринадцать…

При счете «девятнадцать» из магистрата вышел высокий, статный мужчина в блестящих посеребренных латах и оттуда, сверху, швырнул меч к ногам победителей.

Монго побледнел, Мстислав шагнул, поднял меч, сказал с укоризной:

— Так с другом не прощаются.

Монго, конечно, узнал архонта, однако спросил громко:

— Георгий Дзулос, это ты?

— Да, я, — отвечал тот.

— Ты арестован.

Следом за архонтом стали выходить воины, бросая оружие на камни крыльца. Мстислав с восхищением смотрел на них, все были рослые, крепкие, на лицах — ни тени страха.

Мстислав подошел к адмиралу, сказал твердо:

— Монго, их я забираю себе.

— Всех?

— Всех. И даже раненых.

— Ну что ж, бери в счет полона. Рабы будут крепкие.

— Воины, Монго, воины, самые дорогие для меня люди, — отвечал почти весело Мстислав, отирая рукавом подсохшую на лбу кровь, смешавшуюся с копотью.

До подвига Мстиславова, который прославил его имя на века, оставалось шесть лет. Именно столько было отпущено еще жить касожскому князю Редеде, рискнувшему схватиться в единоборстве с тмутараканским князем Мстиславом Владимировичем, достойным наследником деда своего Святослава.

Внизу, в фиорде, у самой воды, мельтеша, надрывно кричали чайки. По ступеням, вырубленным в скале, король Олаф спускался к берегу вместе со своим высоким гостем новгородским князем Ярославом. В отличие от гостя король был толст, и расшитая мехом белая овчинная безрукавка на нем, казалось, трещала по швам. Ярослав, одетый в кафтан, уже раскаивался, что отказался от такой же меховой безрукавки, когда они собирались идти к морю. Что ни говори, Ледовитый океан и летом дышал холодом.

— Конечно, — продолжал король давно начатый разговор. — Оно нехорошо поднимать меч на отца, не по-христиански.

— А я и не поднимаю. Он поднимает, а мне как-то надо защищаться. Ежели будет грех, то на нем.

— Ну. Бог разберется, чей грех тяжелее. А с воинами я тебе помогу. Куда деться, ты теперь, чай, мой зять, почти что сын. Ингигерду не очень-то балуй, женщина должна знать свое место.

Ярослав поморщился, и Олаф понял, что князь не хочет говорить о подобных, само собой разумеющихся, мелочах.

— Мой предшественник, кстати тоже Олаф, воспитывался в Новгороде, он и этот город заложил в девятьсот девяносто шестом году. Так что, считай, моему Дронтгейму почти двадцать лет. Пожалуй, самая молодая столица в Европе, и через основателя она родня твоему Новгороду. А?

— Пожалуй, — согласился Ярослав.

— А стало быть, мы и выручать друг друга должны. Верно?

— Верно, — согласился князь.

— Я тебе дам самых лучших, самых искусных мужей моих. Помнишь Эймундра Ринговича, он на свадьбе сидел рядом со мной?

— Помню.

— Он и в Дании воевал, и в Англии, лучшего командира дружины тебе не найти. Опытен и удачлив. Ему ты можешь доверять самые опасные и трудные дела. Исполнит точно и почти без потерь.

«Еще бы не исполнить, — думал Ярослав, — такие куны получать будет. За пять гривен в месяц я бы и сам чьи-нибудь приказы поисполнял».

Они спустились к воде, к причалу, у которого стояла зачаленная одномачтовая шняка [115] Шняка — морская лодка для ловли рыбы — поменьше лодии. , и четыре рыбака выгружали с нее на берег рыбу. Нахальные чайки реяли над ними, едва не сбивая им шапки, и прямо из корзины выхватывали рыбины.

Рыбаки дружно приветствовали короля, а он запросто спросил тащившего корзину:

— Ну, как твоя жена, Прастен?

— Выздоровела, государь, — отвечал тот с готовностью.

— Ну и слава Богу. Я ж тебе говорил, попои жиром и все пройдет.

Король пошел с князем дальше по берегу у самой воды, глядя на выход в море, говорил:

— Вот так ежели пойти из фиорда и, выйдя в море, повернуть на запад, а потом двигаться вдоль берега, то при хорошем ветре можно за пять дней или за неделю добраться до Англии.

— Ты бывал там?

— А как же. Воевал с Кнутом Великим. Ты видел этого отрока, ну, который на кантеле [116] Кантеле — музыкальный струнный инструмент, вроде гуслей. играл?

— Видел.

— Так вот, это Свенд — сын Канута Великого. Он прислал его ко мне на воспитание. Женился на Эмме, вдове английского короля Этельреда Неразумного. Ну и прислал мальчишку ко мне, пусть, говорит, подальше от мачехи растет, меньше обижен будет. Оно и верно, отрок вдали от матери мужественнее вырастает.

— Ну это ежели от родной, — сказал Ярослав, пытаясь догадаться, с чего это король вдруг на детей перешел. И понял тут же со следующей фразы своего толстого собеседника.

— Вот и сына своего Иакова я хочу оторвать от материнского гнезда.

«Ясно. Сейчас мне его станет навязывать», — угадал князь.

— Парень он не трусливый, но, наверное, в дружину рядовым его не следует определять. Командовать рано. Зелен. Может, найдется у тебя городок невеликий для него?

— Надо подумать, — сказал Ярослав, всячески стараясь скрыть свое неудовольствие от столь наглого предложения.

«Вместо того чтоб мне что-то дать за дочкой, он выпрашивает город своему мальчишке. Ну и ну!»

— Подумай, подумай, князь, — говорил Олаф, пиная ногами в море камешки. — Разве тебе худо будет иметь еще одну дружину по соседству?

«Не на Ладогу ли он целит?»

Видно, думать так не надо было, потому что король тут же и брякнул, наверно подслушав мысли зятя:

— Ему б Ладога вполне подошла.

Нет, если Ярослав Владимирович считал, что занят здесь наиважнейшим делом — набором варяжской дружины, с которой не страшно будет встретить киевские полки, то и новоявленный родственничек, король Олаф, не терял времени зря. Даже на прогулке умудрился вымозжить своему балбесу Иакову город на Руси.

А что делать? Не откажешь. От него, от тестя, зависит и состав будущей дружины, да и о грядущем думать надо. Положа руку на сердце, Ярослав всерьез боится отца, хотя и скрывает это от окружающих. Не зря же к варягам за помощью прибежал. И даже теперь, когда уже поднабрал немало сорвиголов, которым сам дьявол не страшен, в глубине души червячок точит: а ну как раздолбает мою дружину отец? А это он умеет. Сколько ни вспоминает Ярослав жизнь отца, так и не может вспомнить ни одного его поражения на рати. Что уж там говорить про каких-то хорватов или радимичей, когда византийский Херсонес в свое время расчихвостил. И уж ежели теперь, не дай Бог, расколошматит сына Ярослава, так хоть бежать будет ему куда. К тестенечку под крылышко, к драгоценному королю Олафу в его вшивый Дронтгейм.