Проспер Мериме - Варфоломеевская ночь

Меня преследовала теперь только одна мысль. Несколько раньше я сообщил Круазету свой отчаянный план внезапно напасть на Безера, посреди его людей, и убить. Это было все, что нам оставалось. Теперь наступил последний удобный момент для этого; другого случая уже не представится. Мы остановились в беспорядке на вершине холма, между тем как два человека поскакали в город, чтобы сообщить о приезде нового губернатора, а Бюре, с полудюжиною вооруженных пиками всадников, выехал вперед в качестве авангарда.

Перед нами лежала узкая дорога, извивавшаяся по крутизне холма. Лошади устали. Время и место были неудобны для моего плана и мне благоприятствовала только наступающая ночь. Меня поддерживало одно отчаяние.

— Ты помнишь, что я говорил, Круазет? — прошептал я брату. — Готов ли ты?

Он вздрогнул и повернул ко мне свое бледное лицо, потом взглянул на одинокую фигуру, ехавшую шагах в двадцати впереди нас; между ею и нами никого не было. Он колебался. Я не знаю, под влиянием ли раздавшегося в это время тихого звона к вечерне, но только он колебался.

Я повторил мой вопрос.

Он положил руку на мою уздечку и начал говорить что-то несвязное. Этого было довольно для меня! Я с негодованием прервал его и тотчас же обратился к Мари.

— В таком случае ты? — сказал я.

Но Мари только покачал головой в недоумении.

Итак, это случилось второй раз.

Странно! Но я не был особенно поражен. Я чувствовал, как будто так и должно было случиться, и, без всякого упрека опустив голову, отказался от своего плана. Я опять впал в прежнее равнодушное оцепенение. Видам был слишком силен. Не мне было бороться с ним. Мы все были как околдованные. Как только кавалькада тронулась вперед, я поехал за ними в молчании, охваченный полной апатией.

Мы въехали в ворота Кагора; и, без сомнения, представившаяся нам сцена заслуживала внимания; но я смотрел на все безучастными глазами, как смотрит с тупым любопытством человек перед колесованием на это орудие его смерти, если ему не приходилось видеть его прежде.

Все население города стояло по сторонам улиц, через которые мы проезжали, и смотрело на нас с едва скрытым опасением.

Молча мы слезли с лошадей во внутреннем дворе замка и хотели идти вместе, когда к нам подошел Бюре.

— Месье де Паван, — сказал он довольно грубо, встав между нами, — будет сегодня ужинать один. Вас, господа, прошу идти сюда.

Я пошел без возражения. К чему бы оно повело? Я чувствовал, что Видам с верхней площадки главной лестницы следил за нами с самым злобным выражением. Я шел молча. Но Круазет энергично на чем-то настаивал.

Мы вошли через низкую дверь в какую-то комнату в нижнем этаже, весьма похожую на тюрьму. Здесь мы поужинали в молчании. Когда мы кончили, я бросился на одну из приготовленных для нас постелей, избегая всякого разговора с моими товарищами в несчастья, но не в борьбе.

Между нами не было никаких объяснений. Но я сознавал, что они по временам взглядывали на меня, ожидая, что я заговорю. Я пытался заснуть, но слышал, как вошел Бюре пожелать нам спокойной ночи и вместе с тем посмотреть — не убежали ли мы. Я слышал также, как Круазет спросил его:

— Месье де Паван спит один сегодня, Бюре?

— Не совсем, — отвечал тот мрачно. — Видам заботится о его душе и послал к нему священника. — И ключ повернулся в замке.

Они вскочили на ноги и стали ходить взад и вперед по комнате, в страшных мучениях раскаяния, проклиная при этом Видама и укоряя себя.

Даже Мари не мог здесь найти ни малейшей лазейки, через которую мы могли бы убежать из нашей тюрьмы. Дверь была замкнута; окно защищено решеткою, через которую с трудом пролезла бы и кошка; стены из толстого камня.

Между тем я продолжал лежать, притворяясь спящим, как вдруг биения моего сердца стали отвечать на раздавшийся вскоре и продолжавшийся до самого рассвета стук молотков. Мы ничего не могли видеть из нашего окна, находившегося близко от земли и прямо против стены. Но мы догадывались, что обозначал этот шум. Мы не могли следить за работой или слышать голоса рабочих; до нас не доходил отблеск их огней. Но мы знали, что они делали.

Они строили эшафот.

Я был слишком измучен, чтобы обойтись совершенно без сна. Бессонные ночи являются последствием беспокойства и волнения, а не одной печали. Долго я лежал с открытыми глазами, по, благодарение Богу, надежда не покидала меня, и часа за два перед рассветом я все-таки уснул. Когда я проснулся, солнце уже было высоко и косые лучи его освещали паше окно. Они оживили пашу комнату, наполнившуюся свежестью раннего утра, и я лежал несколько времени, подперев щеку рукой, как бывало в Каплю. Я почувствовал робкое прикосновение Мари к моему плечу и сразу вспомнил, где мы были.

— Вставай, Ан! — сказал Круазет. — Видам прислал за нами!

Я вскочил и прицепил шпагу. Круазет прислонился к стене, бледный и подавленный. В дверях как-то странно улыбаясь, стоял Бюре. Дав нам знак следовать за ним, он повел нас по мрачным коридорам. Они оканчивались каменною лестницей, ведущею наверх, где, казалось, было не так мрачно. Мы вошли в большую комнату, стены которой местами были расписаны, местами увешаны коврами; она освещалась тремя громадными стрельчатыми окнами, которые доходили до пола, покрытого камышовыми матами. Это была большая комната, украшенная оружием, с возвышением на одном конце, на котором стояло массивное резное кресло. Потолок ее был голубого цвета с рассыпанными по нему золотыми звездами? Теперь я припомнил это место; несколько лет тому назад я сопровождал сюда виконта, когда тот приезжал с церемониальным визитом к губернатору. О! Если бы виконт был здесь теперь!

Я подошел к среднему окну, которое было открыто и тотчас же отскочил от него: к нему в уровень с полом, а также покрытый матами, примыкал эшафот! На нем стояли в ожидании два или три человека. Я искал между ними Луи, но его не было; раздавшийся в это время шум заставил меня повернуть голову, и я увидел его, входящего под конвоем четырех солдат.

Лицо его было бледно и мрачно, но совершенно спокойно. В глазах было такое выражение, как будто он глядел куда-то вдаль, как будто он видел только холмы Керси и лицо Кит. Он держал себя спокойно и с полным достоинством, походка его была твердая и уверенная. Когда он увидел нас, лицо его просветлело, и он с улыбкой приветствовал нас; он даже с добродушным достоинством ответил на почтительный поклон Бюре. Круазет бросился к нему, называя его по имени. Но прежде чем Луи успел сжать его руку, дверь в другом конце залы отворилась и в нее вошел Видам.

Он был один. Он обежал глазами комнату, его отталкивающее лицо слегка покраснело, как будто он спешил, в глазах его сверкала злоба. Он не поклонился нам, но только дал знак, чтобы Бюре и солдаты отошли в другой конец залы. Потом повернулся к нам; он пристально смотрел на своего соперника, и взгляд его был полон невыразимой ненависти. Царила полная тишина.