Борис Поляков - Кола

– Я как-то со вскрытым письмом поймал его. Пригрозил, что в Сибирь сошлю. Он, правда, больше не попадался, однако уверенности, что не пакостит, у меня нет. Вот только не знаю, из любопытства он или исправнику старается угодить.

– Понять можно. Пятеро ребятишек, а здоровьем он не помор.

– Понять все можно, – пробурчал Шешелов. – Оправдать нельзя.

– Исправник хоть кого в рог согнет. А почтмейстера обласкать надо. Тогда и вы будете знать, что исправник на вас строчит доносы.

– Ты знаешь это?

Герасимов смущенно развел руками:

– Под присягою показать не могу, а знать знаю.

Шешелов распазил пакет, развернул, отдалил от себя бумагу и разобрал: «Господину Кольскому городничему...» В архангельской канцелярии кудряво любят писать. И в очках не сразу разберешь.

– В Коле о его самоуправстве многие наслышаны, – продолжал Герасимов об исправнике. – Вам полезно приглядеться к нему. Летом он с таможников взятки дерет. А те с контрабанды. Не со всех, конечно, но руки греет. Ему бы на ваше место. Он бы пообработал не одних колян.

«Предписываю вам объявить о сем жителям города Колы». Что объявить? Напрягаясь, не глазами уже, а скорее нутром схватил суть письма. И не поверил. Забегал по строчкам, вникая в смысл. Буквы сливались и плыли. Шешелов опустил письмо. Да-да. Остальное в нем шелуха, подробности. А суть – как удар обуха.

Герасимов говорил, двигались его губы, но Шешелов не слышал. Поднялся тяжело, опустил бумагу на стол.

– Случилось что-то, Иван Алексеевич? – Герасимов встал и шагнул к нему.

Наверное, лицо выдало. Подавляя ярость и обиду, рвущуюся прямо из горла, сжал кулаки. Хотелось взять кого-то за грудки, за шиворот – он знал кого – и трясти, и орать: заглотил приманку! Теперь рад бы – не отрыгнешь! Но сдержался и сказал глухо:

– Беды и печали на почтовых примчали. – А кадык дернулся в спазме. – Англия и Франция объявили разрыв с Россией. В войне мы с ними... Читай вон. Я за очками выйду.

По лестнице не поднялся, присел на ступеньку, зажал лоб руками – война! Такие силы встали за Турцию! Ах, старый шляпный болван! Не за Турцию, против России встали. Два месяца назад старики предсказали это. Так и вышло. А он городничий. В городе на самом рубеже!

Поднялся в комнату, постоял. Зачем он сюда пришел? Опустился в кресло. Россия в войне. Будут гореть дома, корабли. Будут трудные версты, сбитые ноги, пыль, жара, трупы, молчание при погребениях. Это все еще впереди.

В грязи, вони, мучениях будут лежать тысячи молодых тел. Море крови и слез людских прольется, пока Россия выберется из этого ада.

Вспомнились инвалидные. Уйдут на Мурман, иначе семьям есть нечего будет. Эх, вы! Было бы где жить! Не будет своей земли, что в наследство оставите? Кола – это дом, и семья, и хлеб. Вам дружнее бы теперь надо. Не только о хлебе насущном думать. Потеснее друг к дружке жаться. Беда с Россией одна. Что ей выпадет, то и вам станет.

И подумал: начальника попроворнее в Колу бы. Не его. Но вспомнились ждущий взгляд кузнецов-братьев, Герасимов, приведший к нему норвежца. И воспротивился себе. Нет, отчего не его? Он проявит старание. Будет уламывать инвалидных, советоваться со стариками. Он хочет видеть обращенные к нему взгляды колян. Петрашевский говаривал: «Надо чувствовать себя в государстве деятелем». И Шешелов хочет быть деятелем. Наступает, похоже, и его час.

Он поднялся и оглядел себя в зеркало. Пригладил волосы, застегнул мундир. Внизу его ждет Герасимов. И надо еще сказать Дарье: пусть сходит и позовет учителя. В Архангельск надо писать письмо. Жаль, что к писарю сходить все нет времени. А случись наихудшее – сразу оно найдется. Плохо живые живых и прощать, и беречь, и ценить умеют. А мертвым цветы и память после как за вину себе. И увидел свои очки: он за ними ведь наверх шел.

В кабинете Герасимов был уже с благочинным. Шешелов обрадовался, что они оба тут.

– Здравствуйте, отец Иоанн.

Благочинный поднялся ему навстречу, пожал руку:

– Храни вас господь.

– Про Сулля-норвежца знаете?

– Знаю.

– Присаживайтесь. И это читали?

– Читал. Игнат Василич сказал – позволено. Аккурат обсуждаем.

Шешелов сцепил пальцы, постоял, поглядел на своих друзей.

– Такие вот новости. В один день.

Благочинный кивнул на письмо:

– Губерния о разрыве с державами сообщает. А что нас ожидает как порубежный город – не пишет. Будто война сюда не придет...

– Что же, ее тут, пожалуй, никто не ждет.

– И вы? – спросил Герасимов.

Шешелов с радостным облегчением думал тогда, по весне: предположительно! А они, как мальчишку, его – азбуке. И хмыкнул.

– Я вашим предвиденьем обучен. – Взял стул, подсел к ним. – Вот так на старости нам выпало. Мало того, что норвеги каждый час с грабежом заявиться могут, а тут еще вон какое.

– Беды великие предстоят, – сказал благочинный. – Я вот так думаю, коли сошлись мы тут. Пусть каждый скажет, как на духу, что он считает нужным делать и какие опасности видятся ему.

– Что ж, я рад, что вы оба здесь. Я считаю, нам надо держаться купно, без недомолвок. Судьба теперь одна у нас.

– Одна, – подтвердил Герасимов. – Со всем городом.

– Я все так понимаю, – сказал благочинный. – Опасности нам грозят сразу две. Коль придут с грабежом из Норвегии, может быть разорение городу. А если часть флота аглицкого да французского придет к северным берегам, то, полагаю, нам грозит полная гибель... Отсюда вот и плясать надо.

– Плясун, – усмехнулся Герасимов.

– А что? Я смолоду до пляски да до девок охоч был. – Благочинный сощурился, подмигнул Шешелову, продолжал: – А как город оборонить, это вам надо думать. Вы в действительных сражениях на той войне были, вам уж и карты в руки.

– Да, две сразу беды, – вздохнул Герасимов.

– Противу первой кое-что сделано. Инвалидные в Коле оставлены, посты по заливу уже на ночь сегодня будут. В ратуше деньги на постройку моста через Колу есть, их на ремонт крепости надо употребить. Ворота поставить заново, сооружения для артиллерии поустроить. На случай, придут иноземцы – и укрыться можно, и стрелять безопасностей будет...

– Артиллерия, вы сказали? – спросил Герасимов. – Откуда она?

– Просить в Архангельске будем. Я обещал вам тогда писать. Считаю, уже приспело. – И опять указал на лежащее на столе письмо. – Если нам губернатор ничего не приказывает по случаю военных действий, мы ему сами про то напомним. – И замолчал. Он побаивался писать такое письмо. Губернатор не любит умников, а тех, кто навязывает ему что-то, особенно.

– А где артиллерию ставить думаете?

– Еще не знаю. Тут лучше бы вам, Игнат Васильевич, поразмыслить. Вы моряк.

– Хоть те, хоть другие, наверно, на гребных судах явятся. Как и ранее приходили. Большому судну надо фарватер знать. А на гребные людей посадят – и подвижность без всякой зависимости от ветра.