Борис Поляков - Кола

От окна свет скупо на Сулля падал. Подумалось: похудел он сильно. Усталость проступила на скулах, обтянула их. То ли хворый он, то ли случилось чего.

– Ты почему в Колу вернулся рано?

– Есть маленько дела.

– По виду ты хвор, Иваныч.

– Устал. Это пройдет. Давай о тебе.

– Что обо мне?

Сулль обвел все вокруг глазами:

– Что потом будет, дальше?

— Не знаю.

Открыто один Смольков угрожал. Но он на вечёрке тогда остался. Шут его знает, может, и он, А может, и не он вовсе.

Сулль вернулся к нему, сел рядом, а сам будто забыл Андрея. Глаза грустные. Показалось на миг – не Андрей в беде, а Сулль.

— Случилось у тебя что, Иваныч?

Сулль встретил его глазами, подавил вздох.

— При-жало, – и хотел улыбнуться.

— Тебя прижало? – Андрей встревожился. – И иначе нельзя, хоть умри?

— Так. – Сулль согласно прикрыл глаза и вздохнул. – Хоть умри. Плохо, если зазря. В этом все.

— Что же с тобой, Иваныч?

— Обожди. Работник нужен один для Сулля. Скажи, можно Смольков в Норвегия брать, Англия?

Андрей чуть врасплох не сказал: упаси боже! Смолькову вся мечта в жизни – уйти из Колы. Сулль за него исправнику поручится, а он сбежит непременно. Мало Суллю греха, так еще и такое случиться может... Однако и со Смольковым Андрей клятвой связан. Сказал, отведя взгляд в сторону:

– Не могу я сказать: «Не бери его». А «Возьми с собой» – не скажу сроду. Сам понимай тут.

Сулль покурил, посидел молча, согласился спокойно:

– Хорошо. Сулль будет тогда подумать.

Странный сегодня Сулль. Словно что-то его внутри гложет. Андрей тронул его участливо:

– Да ты не сказал, что случилось с тобой, Иваныч.

– Это говорить трудно, – голос Сулля усталый. – Человек каждый имеет своя судьба. Пусть он имеет воля, как жить лучше. Хочет – пусть ловит треска, палтус. Хочет – пусть бьет акул... – И махнул рукой: – Не надо про то.

– Ты на акул собираешься?

– Так, – Сулль кивнул.

– С Афанасием, со Смольковым?

– Нет, дома.

– В Норвегии на акул? Что же тогда? У тебя плохие помощники?

Сулль улыбнулся грустно.

– Хорошие. Маленько только.

– Сулль Иваныч, ты не про то говоришь со мной?

– Да, так. Не про то, – Сулль повернулся к нему, смотрел изучающе, строго. – Вот про то. Я очень верь: все хорошо будет.

Теперь Андрей близко видел: у Сулля лицо исхудалое, глаза ввалились, и похоже как синяки на лице его, шее. С вараки он упал или олени понесли, может?

– Что случилось, Иваныч? Почему не хочешь сказать?

В дверь не вошел, а влетел караульный и, тараща глаза, зашептал Суллю скороговоркой: ждет его на дворе городничий. Сулль нахмурился, глянул на Андрея, встал, сунул трубку в карман.

– Все есть хорошо, Андрей. – Он опять прежним стал, добрым, мягким, сноровистым. – Хорошо будет. Да, да, я верь. Ты помни, Сулль говорил: русский – очень большой народ. Терпеть есть бог для всех люди. А родитель не выбирают, да... – Он обвел стены глазами и караульного. – Скоро ты будешь из этот дрянь уходить.

– Ждут его благородие, – суетливо встрял караульный.

– Спасибо, Иваныч, но ты не сказал...

– Сказал – засмеялся как-то скрипуче Сулль. – Очень рад тебя посмотреть. Давай будем тебе говорить прощай по-русски.

И опять, как тогда в становище, дивясь двужильности Сулля, Андрей ощутил крепость рук его и спины и подумал: на хворого не похож Сулль. Прочно стоит на ногах, не сдвинешь. И еще с чего-то подумалось про древние стены городской крепости и этой тюрьмы в ней: тут было-перебывало за века тьма люду. Многое, наверно, повидали кованые крюки и кольца, изъеденные теперь ржой. И, может, здесь крепче были объятия людей, может, и им мгновения такого хватало потом на жизнь, хотя нередко кому-то в этих стенах она оставалась отмеренная в минутах.

Чувством необычайной пустоты легла на сердце тревога. Не просто приходил Сулль. И встреча их и прощанье совсем не просты.

– Ждет, ждет городничий-то, ждет, господи, – бормотал караульный и теснил к двери Сулля.

И Андрей заспешил:

– Ты ведь не зря приходил, Иваныч? Ты не сказал...

Сулль, в дверях уже, оглянулся:

– Не зря.

И стало еще беспокойнее от того, каким вдруг увиделось теперь лицо Сулля.

– Помни, никто родитель не выбирают. Все хорошо должно будет.

– Спасибо, Иваныч!

Караульный уже затворял дверь, и Сулль на миг придержал ее и опять с улыбкой кивнул Андрею, но, показалось, он хотел вовсе не благодарность его услышать. – Ты обещал Сулль помнить, если...

Караульный захлопнул дверь, и она брякнула щеколдой снаружи. И Андрей будто сразу опомнился: Сулль в беде. Сулль! И рванулся, ударился в неподатливость дерева, забил кулаком в дверь, закричал, пугаясь, что Сулль не услышит и не поймет то, что так ясно сейчас Андрею.

— Я обещаю! Я обещаю помнить! Я понял, что ты сказал! Я верю! Все-все хорошо будет! Обязательно будет, Иваныч!

Усталый, озабоченный, недовольный вернулся Шешелов в кабинет. Бросил на стул шинель и фуражку, расстегнул воротник мундира и долго шарил по карманам – искал платок.

Дверь открылась, и тихо вошел Герасимов.

– Проходите, Игнат Васильевич, – вытер мокрые шею, лоб, дернул зло головой: – Денечек послал господь! С инвалидными только что разговор имел.

– Я у Дарьи ожидал вас, видел. Порешили что-нибудь?

Шешелов смотрел перед собой, Герасимова будто не слышал. Устало свернул платок.

– Худо все. Худо! – Засунул руки в карманы, суетливо прошелся по кабинету, не мог сдержать раздражения. – Инвалидная команда призвана защищать город. Это ее святой хлеб! Но они, видите ли, должны себе пропитание добывать сами! Для этого им дано право отхода на мурманский промысел. На все лето! – Шешелов остановился перед Герасимовым, тыкал пальцем куда-то в сторону. – И они справедливо кричат, в голос, черт их дери, что им защищать Колу не-ко-гда! Им на Мурман пора идти! Иначе семьи нечем будет кормить зиму и всю весну.

– В самом деле так, нечем, – кивнул Герасимов.

Шешелов хлопнул в ладонь кулаком.

– Парадокс, ч-черт-те дери! В кольцо завилось. Ни начала, ни конца нет. На все лето! А кто должен защищать город? Кто? – спрашивается. Единственная воинская сила лето будет на Мурмане! Какой ч-черт придет сюда воевать зимой?! Или город Кола России уже не нужен?

В кабинете будто все углы проступили, тесно. Споткнулся о стул с шинелью. «А, ч-черт!» – не сдержался и пнул его. Смотрел на шинель, фуражку, стул, лежащие на полу, вспоминал.

Инвалидные-рядовые галдели, словно унтеров при них не было:

– Чего у нас грабить-то?!

– У самих жратья никакого нет!

– А коль придут – пусть каждый свой дом и двор сам обороняет!

– Да пожгут ведь, дурица!

– Не дурись, и сам не умен!

– Как есть пожгут все без нас! Вернешься на теплые головешки!