Виктор Поротников - Спартанский лев

— Прости, повелитель, — евнух склонил голову в белой круглой шапочке, — но в коридоре никого не было.

Ламасум, слышавшая весь разговор, приблизилась к стоявшим у дверей.

— Царь, — обратилась вавилонянка к Ксерксу, — тебе приснился сон. Ты увидел своего отца во сне, только и всего.

— Да, я видел сон, — согласился царь, уперев руки в бока. — И во сне я разговаривал с отцом в этой самой комнате. — Для большей убедительности Ксеркс топнул босой ногой по полу, застеленному коврами. — А когда проснулся, то увидел отца, стоящего в дверях, вот здесь.

Евнух почтительно отступил на полшага назад, тем самым желая показать царю, что он внимает его рассказу с полнейшей серьёзностью. Нифат больше десяти лет служил ещё Дарию, которого он глубоко почитал.

— Потом я стал будить тебя, чтобы и ты увидела тень моего отца, — продолжил Ксеркс, положив руку наложнице на плечо, — но когда ты проснулась — тень уже исчезла. А ты — появился! — Царь кивнул на постельничего. — И ты утверждаешь, что ничего не видел?

— О, царь! — Евнух слегка поклонился. — Лгать я не могу. Если бы я хоть что-то или кого-то заметил, то...

— Зачем ты пришёл сюда? — Ксеркс подозрительно прищурился.

Евнух не смутился.

— Проходя по коридору, я увидел свет, падающий из дверей твоей опочивальни, повелитель. Я подумал, что дверной полог сорвался с крюков, и поспешил сюда, ведь утренние сквозняки очень вредны.

— Это мой отец отдёрнул полог. Вернее, тень моего отца, я сам видел! — торжественно вставил Ксеркс. — И ветерок из коридора загасил один из светильников. Видите?

Он указал на ближнюю к дверям бронзовую подставку, на которой и впрямь стоял потухший алебастровый светильник в виде лотоса. Такие светильники царь Дарий когда-то привёз из Египта.

Евнух и наложница молча переглянулись. Затем Ламасум ещё раз попыталась убедить царя, что его видение всего лишь сон.

— А кто, по-твоему, отдёрнул полог в спальне? — спросил Ксеркс. — Я не вставал с ложа, клянусь чем угодно!

Ламасум опять обменялась с постельничим недоумевающим взглядом, не зная, что сказать.

— Полог отдёрнул царь Дарий, мы верим тебе, повелитель, — пришёл ей на помощь Нифат. — Только это было во сне.

— Как же во сне, если ты сам только что задёрнул этот самый подог наяву! — Ксеркс начал терять терпение. — Вы оба принимаете меня за сумасшедшего? Отвечайте!

Евнух и наложница испуганно залепетали, что у них и в мыслях нет такого. При этом они упали на колени, низко склонив голову к самому полу.

Ксеркс коснулся рукой их склонённых голов, тем самым давая понять, что не гневается.

— Ступайте! — хмуро бросил он. И направился обратно к ложу.

Видя мрачное настроение царя, евнух и наложница поспешили удалиться, при этом Ламасум покинула опочивальню в обнажённом виде. Одежда так и осталась лежать на скамье рядом с одеждой царя: так сильна была привычка к немедленному и беспрекословному подчинению его приказам.

Остаток ночи Ксеркс провёл без сна. По мере того как он избавлялся от страха, в нём всё больше крепло природное упрямство. Ещё при жизни отца Ксеркс тяготился его опекой. Получив, наконец, столь желанную власть, он возымел намерение царствовать самовластно, прислушиваясь к своим советникам лишь в той мере, в какой сам посчитает нужным. Если в делах мелких Ксеркс был готов идти на уступки, то в крупных об этом не могло быть и речи. И персидская знать это чувствовала. Ксерксу было приятно сознавать, что любое его решение по любому вопросу никто из вельмож не рискнёт оспаривать. За исключением, пожалуй, Артабана и Мардония: первый обычно вступал в пререкания с царём, дабы отвлечь его от рискованных дел, другой же, наоборот, всячески старался втянуть в начинания, чреватые немалыми опасностями. Оба доводились родней Ксерксу, поэтому на родственных правах общались с царём смелее прочих советников.

К утру Ксеркс окончательно отошёл от потрясения и со свойственным ему упрямством решил поступить так, как собирался: так велико было желание не уступать Мардонию и стоявшей за его спиной военной знати.

«Стану я тратить золото из казны на завоевание какой-то ничтожной страны, когда мне это золото нужно, чтобы достроить наконец дворец в Вавилоне», — сердито думал он.

Царь успокоил себя тем, что увиденный призрак отца скорее всего действительно сон. По рассказам очевидцев, бывали случаи, что души умерших людей приходили из небытия к живым, но эти души вскорости возвращались обратно в царство мёртвых».

«Призрак умершего человека — это не живой человек с плотью и кровью, — рассуждал Ксеркс. — Призрак может испугать, но повлиять на ход событий не в состоянии. Я — царь! И не должен под воздействием страха менять свои решения».

Вновь собрав персидскую знать в тронном зале сузийского дворца, Ксеркс объявил, что не станет начинать войну с Афинами ни в этом году, ни в следующем. Па данное время мир для него важнее войны.

Сатрапы [121] Сатрап — наместник провинции-сатрапии. разъехались по своим провинциям. Большинство были согласны с царём: державе Ахеменидов необходима передышка после тяжёлой войны в Египте.

Среди персидской знати, остававшейся в Сузах, разброд тоже был не в пользу войны с Афинами, что не нравилось Мардонию и его сторонникам.

Вечером Ксеркс решил насладиться танцами египетских наложниц, которых подобрали с таким расчётом, что все они владели музыкальными инструментами и умели танцевать. К себе на ужин Ксеркс пригласил сводную сестру Кармину, которая была одной из его младших жён. Из шести законных жён Ксеркса, пожалуй, только Кармина сочетала в себе красоту, характер и ум, лишённый всякого легкомыслия. Кармина родила от Ксеркса девочку изумительной прелести. Царь назвал дочь Дарианой в честь отца, который в своё время позволил ему взять Кармину в жёны. К великому огорчению Ксеркса, Кармина больше не могла иметь детей, что стало результатом необычайно тяжёлых родов: ей было всего тринадцать лет.

Только по этой причине Ксеркс женился на Аместриде, своей двоюродной сестре, и сделал её царицей. Никаких сильных чувств к Аместриде он не испытывал, она была нужна ему как мать будущего наследника трона. Аместрида родила двух сыновей, Дария и Артаксеркса. По рангу она считалась старшей женой, однако в сердце царя занимала самое последнее место по сравнению с прочими жёнами.

Кармина была прекрасной собеседницей. Общаясь с нею за чашей пальмового вина, Ксеркс от души смеялся над её шутками и острил сам, изображая некоторых вельмож. Танцы египтянок и выпитое вино возбудили царя, который то и дело целовал Кармину, сидевшую рядом с ним на подушках. Иногда, заливаясь неудержимым смехом, они оба разом заваливались на спину, поднимаясь не сразу, а лишь после долгих поцелуев и страстных объятий. Им всегда было очень хорошо вдвоём.