Александр Коломийцев - Русские хроники 10 века

Владимир был готов веселиться седмицу, но запротестовала молодая жена. Царице Анне пришлось не по нраву великокняжеское веселие. В Константинополе, когда приходилось круто, существование власти находилось под угрозой, охлосу раздавали бесплатно хлеб, вино и всячески ублажали. Но то было вызвано необходимостью. Беспричинно же поить вином охлос, последнего нищего царица считала вредным, таких привычек мужа не понимала и потому протестовала. Заодно с царицей выступил и несносный уй, потребовавший прекратить веселие и заняться державными делами, кои ждали в Киеве.

Но и после завершения веселия отъезд в Киев задержался, теперь уже по вине царицы. Анна не могла покинуть пределы Империи и отправиться в дикую страну, не помолившись в привычных церквах, не преклонив колена перед святыми иконами.

Ходила великокняжеская чета с архиереями, ближними своими по херсонесским церквям, возносила хвалу богу. Вожем служил отец Константин. В обход отправились ранним утром, двигались посолонь. Первой посетили подземную церковь, служившую божьим храмом первым христианам Херсона. В седой досюльщине здесь солили рыбу. Самые древние старики не знали, при каком басилевсе, в каком индикте выдолбленную в камне яму приспособили под церковь. Над бывшим рыбозасолочным вместилищем по-прежнему стоял дом. В церковь вели выдолбленные в камне ступени и приставленная внизу деревянная лестница. Убранство подземной церкви не отличалось от убранства обычной – в алтарной части стоял богатый иконостас, на стенах висели иконы. Дневной свет не проникал в подземелье, освещалось помещение великим числом свечей, воздух был тяжёлым, нездоровым. В особом досканце хранились мощи святого – строителя церкви, убитого язычниками. Царица преклонила колени, долго молилась мощам. От горения множества свечей, дыхания большого количества людей воздух в подземной камере загустел, стал спёртым. На архиерея Константина, вошедшего в преклонный возраст, навалилась дурнота. Два клирика под руки вывели старца наверх, за ними потянулась великокняжеская свита. Изнемогший великий князь, пресвитеры дождались конца моления. Царица ничего не замечала.

Следующая церковь высилась на обрывистом морском берегу. Корсунские церкви по устройству зданий, в которых они располагались, назывались базиликами. В прибрежной церкви, как и в церкви Петра и Павла, вначале входили в наружный притвор – экзопартекс, в котором внешнюю стену заменяли три толстые колонны. Из экзопартекса попадали в тёмный партекс, и из него в саму церковь. Как и в церкви Петра и Павла, два ряда колонн разделяли помещение на три нефа. Прибрежная церковь была огромной в сравнении с киевскими, но раза в полтора меньше главного корсунского храма. Прибрежная церковь не ограничивалась базиликой, к апсидной части примыкал крестообразный мавзолей с крестом на куполе.

Молодая супруга не уставала осматривать церкви, класть поклоны и молиться, молиться, молиться. После брачных ночей с ненасытным супругом, обладавшим, казалось, неиссякаемой мужской силой, Анна чувствовала себя грешницей, словно в пост поела скоромного, и потому не уставала преклонять колена. Грешницей Анна чувствовала себя из-за собственной предательской плоти. Покорной женой, принуждённой отдаваться нелюбимому мужу под давлением обстоятельств, царица была первые ночи, вызывавшие у Владимира раздражение от холодности и бесчувственности жены. Затем, возлегая на ложе, плоть выходила из повиновения и то с бурным восторгом, то в сладостном томлении принимала мужскую силу супруга. Днём же Анна по-прежнему пребывала в ипостаси строгой, богобоязненной жены, чуждой утехам плоти. У Владимира долгие молитвы вызывали скуку и зевоту.

По настоянию великого князя, кроме церквей, осмотрели самую мощную вежу и монетный двор. Вежу недавно перестраивали, в поперечнике башня приблизилась к пятнадцати саженям, внутри свободно помещалась сотня кметов. Осмотрев внутреннее помещение, Владимир поднялся наверх. Позади раскинулся Понт, у берега белыми мушками вились чайки, отсюда, с верхотуры, поверхность моря казалась гладкой, расстояние скрадывало рябь. Впереди до окоёма уходила холмистая равнина, покрытая садами, пастбищами. Владимир посмотрел вниз, в перибол – пространство-ловушку между наружной и внутренней стенами. Губы тронула надменная усмешка. Пробежав взглядом по городницам, ударил кулаком по зубцу, радостно засмеялся. Вежи, городницы каменные, каменья на известковый раствор уложены, что крепче самого камня. Стены высокие, меж стен – ловушки. Неприступен град Корсунь, а он взял его, и жена у него – порфирородная, дочь и сестра царьградских басилевсов.

Базилики прискучили великому князю, везде одно и то же, в памяти удерживались лишь особенные подробности. В базилике на холме, рядом с ней варяги своих погибших товарищей похоронили, тем церковь и запомнилась, пол украшал узор из цветной мозаики. В среднем нефе мозаика изображала птиц, круги, окружавшие греческую надпись: «Всякое дыхание да славит Господа». Церковь с ковчегом врезалась в память не только благодаря своей диковине, но и отличием от других церквей. Церковь помещалась не в базилике, а в крестообразном здании, увенчанном крестом. Этим отличия не заканчивались, в алтаре стояло каменное архиерейское кресло. Уй, коему хождение по божьим храмам прискучило не менее сыновца, шептал в ухо:

– Вишь, какой столец главному попу изладили. Верно, мыслили сю церкву первой сделать.

Ковчег, в коем покоились мощи святого, прятали в схоронке под алтарём. Специально для высокородных особ серебряную посудину внесли в алтарь. Царица тут же трижды осенила себя крестным знамением и приложилась к крестам на крышке. Целовать пыльный досканец Владимиру не хотелось, но поневоле пришлось сделать то же самое. Крышку иерей не открыл, мощи не показал, но, дабы получше рассмотреть святыню, позволил взять ковчежец в руки. На боковинах с одной стороны были изображены Христос и апостолы – Пётр и Павел, с другой – Богоматерь и два архангела. С торцов же смотрели святые. Всё то растолковал отец Константин, хорошо знавший по-русски.

Прав отец Анастас, без мощей церковь бедна. Как ни грустно то отцу Константину, а придётся поделиться мощами. Без мощей он Корсунь не покинет.

Супруга поведение царицы раздражало. Великому князю до смерти надоело ходить из церквы в церковь, приходилось слушать бесконечные молитвы. Мало того, непреклонный в вере царьградский архиерей понуждал и самого великого князя к молитвам и поклонам. Уя же поведение невестки успокоило. Се не княгиня Ольга, богомолка. В державные дела нос совать не станет.

На монетный двор Владимир отправился с удовольствием. В закрытом дворике лежали кучи угля, золото хранилось в подземных складах, здесь же в домах жили работники и стража. Владимир никогда не бывал в корчиницах, не видел дманиц. В детстве забегал в девичьи, где пряли, ткали холсты, но долго не задерживался – пыльно, душно. В подземной мастерской было и того хуже – чадно, жарко, вмиг исподнее взмокло. В плавильне бегали полуголые работники с повязками вокруг чресл, наподобие понёв, но короче, и кожаных фартуках. Дородный грек с багровым лицом закричал что-то злое, работники расступились, мастер ухватился за длинную деревянную рукоять, вытащил из горна чашу, разлил пылающее золото в круглые изложницы, сделанные в глине. В плавильне стало ещё жарче, Владимир подался назад, казалось, борода дымится. Остывшие золотые кружочки перенесли в другое помещение, здесь из безликих кружочков делали монеты – чеканили изображения. Заготовки уложили в железные гнёзда, наложили сверху особые пластины, дюжий ковач бил по пластинам ковадлом. Отец Константин протянул князю ещё горячую монету.