Александр Коломийцев - Русские хроники 10 века

Обилие земли русичей, представлявшееся преувеличением, оказалось правдой. Осенью русичи перелётную птицу не бьют из луков, а ловят сетями, словно рыбу. Добрыня, видя удивление грека, похохатывал:

– Да у нас малые дети, что ростом не выше лука, в зареве утку мешками добывают. Вот окрестим Новгород, возьму на ловы, сам увидишь, сколь обильна земля руськая.

Ехали борзо, торопились, не задерживались ни в деревеньках, ни селищах, ни на погостах, ни в боярских вотчинах. Ещё в Киеве решили сперва окрестить Новгород, а уж после, уподобясь реке в половодье, залить божьим светом всю новгородскую землю. Как ни торопились, как ни коротки были остановки, любознательный епископ старался вникнуть в повседневную жизнь русичей, находил время поговорить с обитателями деревенек. Хотел и себя испытать в новом для него языке, и понять этих самых загадочных русичей. Не на год, не на два приехал на Русь, не наймитом-варягом, но пастырем, на весь срок отпущенной небесами земной жизни. А чтобы стать пастырем, умело направлять паству, нести слово божие до самых глубин души, надобно знать паству, её душу, стремления и упования, иначе уподобишься епископам-латынянам, что для славян, живущим по берегам Варяжского моря, подобны завоевателям. К сожалению, не всё священство то понимает. Многие, ох многие полагают: если выжечь бесовщину, на пустом месте можно построить новое здание веры. Глупцы они. Можно перебить волхвов, сжечь, сровнять с землёй капища, но люди-то останутся. Как с душами их быть?

Латыняне для всего греческого священства – и константинопольского, и подунайского, и корсунского – непроходящая головная боль. Разгромленный, захиревший Рим, некогда искавший помощи у Константинополя, постепенно окреп, давно спорит с Константинополем об истинности веры. Ныне же, как встарь, ищет не помощи, но владычества над миром, и Русь для него – лакомый кусок.

В одном сельце о пяти дворах, вольготно расположившихся на бережке безымянной речушки, где обоз остановился напоить и дать отдых лошадям, Иоаким заговорил с людином средних лет, назвавшимся старейшиной.

– Вы чьи будете?

Людин удивлённо посмотрел на чужака, не понимая смысла вопроса. Иоаким спросил иначе:

– Кто ваш господин, боярин? Кому подать платите?

– Вольные мы. Новгороду мыто платим, он наш заступник. Нас, новгородцев, всяк остережётся обижать.

– И много ли платите?

– Десятую долю с прибытка.

Русич разговаривал свободно, с любопытством разглядывая чёрные одежды священника.

– Ну а в Новгороде кому подать идёт? – допытывался Иоаким.

– Известно кому, Новгороду. Ротников содержать, дороги мостить, кромы блюсти, да мало ли. На то тысяцкий есть, старшины, бояре.

– Ну а проворуется ежели кто?

– На то вече есть. Что вече решит, то и будет. Волхов глубок, всех примет, – людин усмехнулся.

Иоаким живо сопоставил ранее слышанное с только что полученными сведениями. Припомнились записки Юлия Цезаря о галлах, которые преступников приносили в жертву богам.

– Так вы воров, казнокрадов в жертву Перуну приносите?

Людин удивился до изумления, кожа на лбу собралась морщинами.

– Да кто ж человеков в жертву богам приносит? Боги за такое разгневаются, накажут. Топят жертву не Перуну, а Поддонному царю, ящеру, и не человеков, а коня. Вот так-то. С Великого моста не за всякую вину в Волхов бросают. Это уж коли кто великую обиду Новгородским жителям учинит, за измену. А про воровство в Новгородской правде записано, – дав пояснения, людин спросил в свою очередь: – Вы сами по какой надобности в Новгород путь держите? Товару с вами нету. Ай бояре княжонка везут? Так и княжича с вами не видать. Ай прячете?

Иоаким не стал таиться.

– Веру истинную везём, правую, греческую. И Новгороду, и всем вам, жителям Земли.

Людин посмотрел, прищурившись, произнёс врастяжку:

– Во-она оно как.

Старейшина ушёл, служка позвал епископа в возок – воевода велел трогаться в дальнейший путь.

Сидя в тряском возке, Иоаким размышлял.

Слаба, слаба власть князя. Не перед князем, перед вечем ответ держат. Не Новгород, а древние Афины.

Вечером, поужинав, беседовал епископ с княжьими воеводами, Добрыней, Путятой, посланцем князя в Новгород Воробьём. Собратья, наголодавшиеся в корсуньской осаде, насытив утробу, к длинным разговорам из-за сонливости бывали не способны. Рассказывал о деяниях святого апостола Павла, что словом единым обращал сонмы язычников в истинную веру. Повествовал о святом Клименте, о трудах проповедников Кирилла и Мефодия. Добрыня, позёвывая, слушал из учтивости, как-то изрёк:

– Ты, отче, глаголешь, яко наши старцы, кои кощуны на Новый год поют.

Иоаким оторопел, не сдержавшись, скомкал плавную речь, заговорил горячо, с восклицаниями.

– Слово божие я разъясняю, дабы знали вы, как донести его до людей. А кощуны – то святотатство. Бог един, а боги языческие – то бесы, идолы бездушные. Прославлять их – значит надругаться над Отцом нашим Небесным. Кощуны – то зловредное надсмехательство над Богом единым. Как слово божие с ним сравниваешь?

Добрыня усмехнулся снисходительно.

– То ваше, попов дело. Наше дело привести людей к покорности, чтоб каменьями вас не закидали, речи ваши слушали.

По снисходительной усмешке, тону, с которым тот разговаривал со священнослужителями, поведению воеводы понимал епископ: нет в Добрыне благоговения и трепета пред священством. Да истинно ли верует сей дюжий муж, коего судьба выбрала в проводники слова божьего? Горазд Добрыня и в брани, и за столом пиршественным. И меды пьёт полными чашами, и за прибаутками в карман не лезет. Но сие и простому людину доступно. Добрыня же – муж державный, разумный советчик своему князю, с пользой обмысливает дела Земли и князя. Так кто же он, истинно ли верующий, или лицедей, облёкшийся в новую веру, как надевает доспехи ратник, выходя на битву, а после битвы снимающий их с себя за ненадобностью?

Не за синекурой по призыву киевского князя отправился корсунский епископ на Русь, но на подвиг. Примером для жизнедеятельного священника были святой апостол Павел, святой Климент, учители славянства Кирилл и Мефодий. Сии мужи не алкали выгод, не поддавались слабостям греховной плоти, но жили ради духа. Жизнь их была подвиг, ибо невзирая на тяготы и лишения, коими полно пребывание вдали от городов в пустынях среди полудиких племён, несли язычникам слово божье. Те тяготы, легко объяснимые, усугублялись притеснениями властелинов и князей земных, также и кознями недоброжелателей из числа священства, погрязшего в гордыне и догмами прикрывающего отступления от истинной веры. Иоаким, пробыв на Руси неполных два месяца, уже полюбил русичей. К тому душа его была заранее предрасположена, узнавание же обратило предрасположенность в искреннюю привязанность. Се был деятельный народ, гораздый на придумки, вовсе не живущий чужим умом. В Империи жизнь застыла столетия назад. Время течёт, а в Империи ничего не меняется. Правду говоря, не любил столицу Империи, та нелюбовь была взаимной, и потому молодой священник, опасаясь происков недругов, почёл за благо перебраться в Херсон, подале от недрёманного ока иерархов. Может, россказни про звероватых, тупых русичей – то напраслина, дабы оправдать свои неправедные дела против них, дескать, что возьмёшь с сих полузверей, они и чувств человеческих не имеют. И сей мудрый и сильный, как мнилось Иоакиму, народ, пребывает в бесовских тенетах, живёт, не зная правды божией. Потому надобно поскорей просветить его, поведать правду божию. Мыслилось Иоакиму, что осиянная светом божиим, верою Христовую, Русь превзойдёт дряхлую, закосневшую Империю. И уставший от дороги, дум епископ засыпал с тихой улыбкой на устах. Сны приходили светлые, радостные. Стоит он на возвышении на огромной площади, проповедует слово божие, и жители новгородские с умилением внимают ему. Он умолкает, и в тот же миг раздаётся звон симандр. Звон плывёт над площадью, и жители устремляются в церковь.