Александр Коломийцев - Русские хроники 10 века

Варягу верхний боярин наказывал:

– Узнай, откуда в каменную яму вода течёт. Не ангелы ж её по ночам таскают. Воды лишим Корсунь – и город наш. Сколько б ни было в нём кметов, а без воды не высидят.

– То понятно. Как передать? За ворота, как осада начнётся, не выйдешь.

– Может, раньше случай какой подвернётся и уйдёшь из города. Ежели не удастся уйти из города, договоримся так. Привяжи записку к стреле, стрелу пометь нитью красной, лосутком ли. Увидишь княжий стяг, туда и пусти стрелу. Я гридней упрежу, чтоб глядели.

– Ты иди в церкву, к попам, – напутствовал Добрыня Ставка. – Подбивай идти на Русь. Сам измыслишь, мол, руськие люди заждались слова божия, изнемогли в язычестве. А слово, дескать, некому принести. Нос-то не вороти, повторяю ещё, говори, корма на Руси изрядные, сытные. Попы довольны останутся житьём на Руси. Так-то.

– Да зачем про корма-то? – возразил в бессчётный раз Ставк, противно, видно, было такие речи вести. – Слово божие понесут. Почто кормами завлекать? Про духовное надо, не про плотское.

Добрыня с Ждберном переглянулись. Варяг скривил губы.

– Говори то, что велю. На пустое брюхо только ты слово божие понесёшь. Да таких, как ты, раз-два и обчёлся. А нам много попов надобно.

Последнее слово сказал варягу.

– Олешьскому воеводе передай мой наказ, пускай как хочет изворачивается, а чтоб до весны вас в Корсунь переправил. В Корсуне в разные стороны разойдитесь, вроде и знать друг друга не знаете. Да чтоб нашёл к весне вожа, коий проводил к Корсуню, показал, где дружину можно на берег высадить. Всё то в тайне храните.

Лодия отошла от берега, Добрыня, закутавшись в вотолу, отправился в становище.

С гаданием Добрыня верно рассчитал. Он, Владимир, ни на какого коня и внимания не обратил, хоть бы на все четыре ноги пал. Дружина иное дело. Ещё этот противный дождь, льёт и льёт, поневоле обозлишься на всё на свете. Волхвы опять против него выступили. Скоро посчитается с ними, вот вернутся в Киев.

Самого Добрыни не было весь день. Как ускакал утром неведомо куда, за целый день на глаза не попадался. Появился уй к вечеру. Войдя в полстницу, сбросил напитавшуюся влагой вотолу, уселся на чурбак, кряхтя стащил размокшие сапоги. Скинув мокрую одежду, кликнул отрока:

– Подай сухое, это отнеси просушить.

Наблюдавшему за ним Владимиру хмуро объяснил:

– У Чёрной скалы был. Всё в толк не возьму, почто князь Святослав на Хортчем острове зимовать остался? Почто Ярополк помощь не выслал? Не малой уже был, должен был сообразить. Отец в беде, а сын и в ус не дует. Или боялся, что отец с великокняжьего стольца сгонит?

Владимир, ненавидевший старшего сводного брата, всё же добавил:

– То Свенельдовы ковы.

– Понятно, что Свенельд к тому руку приложил. Ярополк в его руках как воск был, а Святослав, после того как на печенегов напоролся, из него самого бы воск сделал. Так кроме Свенельда, ещё воеводы были.

Переменив одежду, Добрыня улёгся на ложе.

– Дня через два утихнет дождь, так предсказатели говорят. Дождь уймётся – домой отправимся, надоело.

Сыновец огорошил новой задумкой. Добрыня даже встал, уселся на ложе.

– Вернёмся в Киев – крестить киян начну.

Уй посмотрел на неразумного сыновца, в гневливом упрямстве стиснувшего челюсти. Ну что с ним сделаешь?

– Эк тебя разобрало! Крестят водой. Кто сейчас в Днепр полезет? Силком загонять? У нас и дружина не крещённая. Пождём до лета. Корсунь возьмём, там дружину окрестим, наберём попов, тогда и за Русь возьмёмся. К березозолу надо рать набрать. Одной дружиной Корсунь не одолеть.

Опять по-Добрыниному выходило.

В Корсуне Добрыня не бывал, теперь жалел об этом, приходилось полагаться на чужие суждения, чужой ум, а того властительный боярин не любил.

Новгородец Добрыга искал в древних писаниях секрет оцели, воевода Добрыня постигал иное, потому читал византийские стратегиконы и тактиконы, кои по его указу за хорошие куны привозили из Царьграда гости. Из тех ратных сочинений знал воевода о пороках, кои могут метать и каменья, и горшки с негасимым огнём. Читал и о пороках, что стены долбят, и ворота разбивают. Не было таких пороков в руськой дружине. О негасимом греческом огне, что пороками мечут, хорошо проведали, когда князь Игорь ходил на Царьград. До сих пор помнили, как среди воды горели лодии.

Горд и властолюбив был Добрыня, но гордыней не страдал, знал: сам не знаешь – спроси бывалых людей. Для дела нужны знания, а не пустая спесь. Гордость его была иного рода: взявшись за дело, не мог Добрыня допустить в нём промашки. По возвращению в Киев послал воевода отрока за Вышатой, хотел потолковать с гостем основательно, не наспех.

Добрыня не уточнил время, и Вышата пришёл к обеду. У теремного крыльца стояли три гридня, зубоскалили, на подошедшего гостя смотрели насмешливо, выспрашивали, зачем тому понадобился воевода. Один согласился проводить. По дороге опять спросил:

– Тебе зачем воевода надобен? Не ходи сейчас, не проси ничего, шибко сердит Добрыня.

– Сам он меня позвал, зачем, не знаю. Почто сердит-то?

Гридень ухмыльнулся.

– Сейчас увидишь.

Добрыня стоял спиной к подходившим. Уперев руки в боки, глядел на молодых гридней, попарно бившихся палками. Вытаращив глаза, разинув рты, отклячив зады, отроки наскакивали друг на друга молодыми бестолковыми петушками. Один, вместо того чтобы отразить удар, шарахнулся в сторону, поскользнулся и сел наземь. Добрыня сплюнул. Вышата встал рядом, поздоровался. Воевода кивнул на отроков, раздражённо изрёк:

– Заселшина. Таким не на рать идти, а коров гонять, – выплеснув накопившуюся злость, ответно поздоровался.

Вышата молвил миролюбиво:

– Не всё сразу, выучатся. Почто звал, боярин?

Добрыня хмыкнул.

– Знамо дело, выучатся. Я тут зачем стою? Смотрю, смотрю, да сам возьмусь. Вот тогда запрыгают. Звал тебя вот почто. Про Корсунь хочу потолковать. Рановато ты пришёл, к вечеру приходи, сейчас, видишь, забот полон рот. Ты вот что. Ты приведи пару дружков своих, кои посмышлёней и в Корсуне бывали. Да таких зови, чтоб язык за зубами умели держать. Я не про корсунских дев спрашивать стану.

Вышта прищурил левый глаз, кивнул.

– Понятно. Подберу пару дружков, коим сказать есть что.

Добрыня продолжал:

– Посидим, ендову разопьём, потолкуем. Сейчас иди, недосуг мне.

По вечерам Добрыня читал греческую книгу, в кою были записаны наставления басилевса Константина Багрянородного «Об управлении империей». Для русского человека жизнь ромеев с её государственным устройством, сложной системой податей, обычаями, хитросплетением дворцового этикета представлялась не просто чужой и незнакомой, была чуждой. Много мест в наставлениях оказывались непонятными, да и знанием греческого языка Добрыня не блистал, потому для постижения греческой государственной премудрости призывал воевода в помощь попа Михаила. Грек бывал уже и не рад оказанной чести, ибо изводил его воевода дотошными расспросами. Грекам, да ещё попам, даже тем, кои из Константинополя ушли, Добрыня не доверял. Такого в своих писаниях наплели, только уши развешивай. Рассказ о пяти хлебах и двух рыбинах приравнивал к истории сожжения княгиней Ольгой Искоростеня. Во всемогущество божье верил, безусловно. Откуда всё сущее взялось? Не само собой же народилось, не из мокроты выросло. Кто-то же создал всё сущее. Кому сие под силу, как не богу. Но попы меры не знают. То у них мертвяк, от коего дух пошёл, оживает, словно и не помирал, то человек в горящую печь заходит и живым наружу выходит. И у самого не то что ничего не обгорело, волдырей и то нет. Чего только не измыслят, дабы людие лепты пощедрее несли. Поэтому мучил Добрыня грека до изнеможения, доискиваясь до каждой мелочи. Челядин доложил о прибытии гостей, и воевода отпустил попа. Прибрав увесистую книгу, заключённую в тяжёлые доски, велел челядину вести гостей, нести мёд, жарево, закуски.