Иван Фирсов - Лазарев. И Антарктида, и Наварин

— Земляки мы с ним, не один годик за одной партой провели в Казанской гимназии…

Хметевский с пристрастием продолжал рассказывать о нелегкой морской службе, которой шестьдесят лет отдал Григорий Спиридов.

На другой день к вечеру Хметевский и Лазарев подъезжали к Переславлю-Залесскому. Не доезжая города, остановились на высоком берегу Плещеева озера. На черных, выгоревших дотла улицах кое-где белели свежесрубленные избы. Три года назад жестокий пожар испепелил город.

— В местах сих, ваше превосходительство, — Хметевский кивнул на озеро, — император Петр Великий морскую мощь Руси закладывал, оттого колыбелью флота нашего величают сие озеро.

Адмирал вздохнул.

— Одна печаль — в огне сожглись фрегаты и суда флотилии, кои здесь хранились. Однако, — он воспрянул, — сбереглась «Фортуна», собственноручной выделки императора ладья…

— Где же она? — заинтересовался Лазарев.

— Ладья в сарае у Трубежа. — Хметевский помолчал. — Реликвию сию сберечь для потомства надобно.

Возвращаясь во Владимир, Петр Гаврилович решил непременно заняться устройством уцелевшего судна. Но множество неотложных дел отвлекло его, а затем пришла зима. Прибавилось забот дома.

Семья наместника пополнилась. К двум сыновьям — Андрею и Михаилу, прибавился третий мальчик, Алексей. Спустя год к ним присоединилась сестричка Верочка.

Вскоре после рождения дочери супруга Анна Андреевна занедужила, потом слегла надолго, да так и не встала. Скончалась она в один год с императрицей.

Чтобы хоть на время забыться после смерти жены, Петр Гаврилович поехал по делам в Переславль, захватив с собой старших сыновей, Андрея и Михаила. Подумал — пусть полюбуются Плещеевым озером. Когда придется им снова здесь быть.

Переславский голова еще помнил рассказы стариков о том, как Петр I, влюбленный в морское дело, ревниво оберегал корабли колыбели русского флота… Голова показал губернатору указ Петра, хранимый в делах городской управы как реликвия.

Петр Гаврилович подозвал детей и громко зачитал:

— «Воеводам переславским. Надлежит вам беречь остатки кораблей, яхт, галер».

«Корабли, галеры… — пронеслось в голове у Миши, — это, видимо, диковинные сооружения, не те, что по Клязьме плывут…»

— «А буде опустите, — продолжал отец, — то взыскано будет на вас и на потомках ваших, яко пренебрегши сей указ. — Лазарев глянул выразительно на детей и закончил: — Петр, в Переславле, в седьмой день февраля тысяча семьсот двадцать второго года».

Голова виновато развел руками:

— Не уберегли, ваше превосходительство. Пожарище семь годов тому все городище спалил…

— Однако я слыхал, сбереглась одна ладья?

— Точно так-с, извольте, здесь неподалеку, на Трубеже…

Вызванный городским головой старый матрос-инвалид, хранитель остатков Переславской флотилии Петра Великого, участник Чесменского сражения, обрадовался редким гостям. Сначала рассказал все были-небылицы о пребывании царя-батюшки на Плещеевом озере, о постройке здесь флотилии, о первых «потешных сражениях». Старый матрос повел их вдоль Трубежа. В большом сарае было прохладно и пахло плесенью. На каменных плитах стояла лодка саженей шесть длиной. Время не сильно изменило ботик, лишь потемнели обшивка и другие части довольно добротно сработанного судна. Матрос ласково погладил жилистой рукою планширь.

— Сей ботик собственной рукой их, государя анператора, сработан. Стало быть, один ботик-то был изначалу «Николай Святой», а оный ему в придачу соорудили, для кумпании. А нарек-то его государь-батюшка «Фортуной».

После этого все прошли в дальний конец сарая, где были сложены мачты, весла, снасти, такелаж и огромные кованые якоря — все, что удалось спасти от огня. Когда вышли из сарая, Лазарев подарил матросу серебряный рубль.

— А что, братец, не слыхивал, какова флотилия здесь была, велика ли?

— Осемьдесят фрегатов и судов разных с лишком.

Петр Гаврилович кивнул, взял за руки мальчиков, подошел с ними к берегу озера. Теплый шальной ветер из Залесья рябил поверхность тянувшегося далеко к горизонту Плещеева озера, шелестели потревоженные березы, тянуло свежестью.

— Совсем как на Волге. — Лазарев-старший вспомнил вдруг далекое детство, поглядел на ребят. — Может статься, и вам испытать судьбу на море выпадет…

Вскоре наместника вызвали по делам в Петербург. Державин сразу заметил перемену в состоянии своего старинного товарища.

— Друг мой, сам знаешь мою печаль недавнюю, с подружкою верной Катеринушкой навек распростился.

— Однако куда денешься, — вздохнул поэт, — потому позволь совет дать:

Гаврила Романович наполнил бокалы вином, помянули своих покойных жен. У Лазарева немного отлегло на душе.

— Ведаешь, Гаврила Романович, когда в отъезде по губерниям, как-то забываюсь. А вернусь во Владимир, места себе не нахожу. Ежели бы не детки милые, совсем худо было.

Державин сочувственно согласился и вдруг предложил:

— Давай-ка, братец, пока я вхож в апартаменты Сената и якшаюсь с сановниками, похлопочу за тебя.

— Коим образом? — недоумевал Лазарев.

— А тем образом, дабы тебя от грустных воспоминаний отдалить, перевести на службу в Петербург.

Лазарев задумался. Ему пришлась по сердцу служба во Владимире. За десятилетие сроднился он с этой древней землей, его обитателями, вложил по мере своих способностей и совести в устройство города и края свою, пусть скромную лепту. Здесь родились его дети, но содержать их и воспитывать с каждым годом становилось сложнее.

— Пожалуй, возражать мне будет лицемерно, — в раздумье проговорил Лазарев. — Однако тебе-то хлопотно сие.

— Попыток — не убыток. — Державин разлил вино из графинчика. — Нынче есть у меня поддержка добрая Александра Васильевича Храповицкого, старинного приятеля. Пожалуй, надежа на него более верная будет…

Державин сдержал свое слово, успел-таки до перемены на троне российском поспособствовать назначению друга сенатором…

…Высокие двери притвора Успенского собора настежь распахнулись. Стоявшие у входа прихожане чинно посторонились. Из храма, чуть склонив голову, вышел губернатор, держа за руки двух сыновей.

Только что прогремела майская гроза, короткий ливень обильно смочил распустившиеся кущи зеленых палисадников, укрывших сплошь высокий откос и Муромский спуск.

Тучи уже пронеслись, и лазоревое небо, подернутое вспененными облаками, радовало душу. Лазарев с мальчиками подошел к откосу.